Незнакомцы
Шрифт:
И теперь, сидя возле постели жены и слушая рождественские мелодии, Джек Твист вдруг остро ощутил печаль: ему вспомнилось Рождество, которое он встречал в тюрьме. Тогда его согревала мысль о Дженни, но он еще не знал, что она уже в коме и навсегда потеряна для него.
Веселые праздники.
Чикаго, Иллинойс
Шагая по коридорам и залам детской больницы Святого Иосифа, отец Стефан Вайцежик все более веселел и ободрялся духом, хотя и до прибытия сюда уже был в приподнятом настроении.
Больница гудела оживленными голосами посетителей, из динамиков внутренней радиосети
Но нигде в больнице не было так оживленно и весело, как возле кровати десятилетней Эммилин Халбург. Когда отец Вайцежик представился, его тепло приветствовали родители Эмми, две ее сестры, дедушка и бабушка, тетя и дядя, приняв его за одного из больничных капелланов.
По рассказам Брендана Кронина, с которым Стефан виделся накануне, он ожидал увидеть маленькую девочку, потихоньку идущую на поправку. Но он не был готов увидеть Эмми сияющей. Всего две недели назад она умирала, парализованная. А сейчас ее глаза светились счастьем, на щеках появился румянец, боли в совсем еще недавно опухших суставах прошли. Она выглядела не выздоравливающей, аздоровой.
Но, что самое поразительное, Эмми не лежала на кровати, а ходила по ней, держась за поручни, к полнейшему восторгу и восхищению родственников. Из палаты даже убрали ее коляску.
— Ну, — сказал отец Стефан, — мне пора, Эмми. Я ведь зашел, чтобы передать тебе поздравления от твоего друга Брендана Кронина.
— От Толстяка! — радостно воскликнула она. — Он прелесть, правда? Это ужасно, что он здесь больше не работает, мы все по нему скучаем.
— Я не знакома с этим Толстяком, — заметила мама Эмми, — но дети его обожают, он для них был полезнее любого лекарства.
— Он работал здесь всего неделю, — сказала Эмми. — Но он ведь еще вернется, это точно. Он и теперь иногда заходит меня проведать. Я ждала его сегодня, чтобы поцеловать.
— Он хотел забежать, но потом решил побыть на Рождество с родителями.
— Это замечательно! Ведь для чего же тогда этот праздник, верно, святой отец? Все должны быть вместе с родными, вместе веселиться, любить друг друга.
— Да, Эмми, — подтвердил отец Стефан Вайцежик, думая о том, что лучше не сказал бы ни один философ или теолог. — Для этого мы и празднуем Рождество.
Если бы он был в палате один, он спросил бы девочку о событиях 11 декабря. В тот день Брендан расчесывал волосы Эмми, сидевшей в коляске вот перед этим самым окном. Отцу Стефану хотелось узнать, не испытала ли она каких-либо необычных ощущений, когда Брендан прикасался к ней. Но вокруг было слишком много взрослых, и они наверняка стали бы задавать вопросы. А отец Стефан пока еще не был готов раскрыть причину своего любопытства.
Лас-Вегас, Невада
Между тем события в доме Жоржи Монтанеллы развивались в этот праздничный день весьма стремительно и драматично. Мэри и Пит перестали донимать дочь неуместными советами и упрекать, обуздав порывы благонамеренности и переключившись на внучку. Рождественский обед начался без десяти час, всего на двадцать минут позже положенного
времени, и был изысканным. К этому моменту Марси успела вволю наиграться с дедушкой и бабушкой и забыть о наборе «Маленький доктор». Теперь все ее внимание было отдано роскошному столу, и она ела каждое блюдо не спеша, смакуя, как и взрослые. Это был неторопливый семейный праздничный обед с непринужденной болтовней и смехом, с наряженной елкой, весело подмигивающей огоньками лампочек. Все шло великолепно, пока во время десерта дедушке не захотелось пошутить.— И куда только у такой малютки помещается столько еды? — спросил он Марси. — Ты одна съела больше, чем мы втроем.
— Ну дедушка!
— Нет, в самом деле, ведь ты просто метешь все со стола! Еще немного, и ты лопнешь! Тебя просто разнесет на куски!
Марси демонстративно взяла еще кусок тыквенного пирога и широко раскрыла рот, намереваясь съесть и его.
— Нет, только не это! — словно бы спасаясь от неминуемого взрыва, прикрыл лицо руками Пит:
Марси запихнула кусочек в рот, прожевала и проглотила.
— Видишь? И не лопнула.
— После следующего куска ты точно лопнешь, — сказал Пит. — На один кусок я ошибся. Ты взорвешься, и нам придется везти тебя в больницу, чтобы там тебя привели в порядок.
— Никакой больницы, — нахмурилась Марси.
— Придется, — стоял на своем Пит, — тебя раздует, и нам не останется ничего другого, как отвезти тебя туда.
— Никакой больницы, — твердо повторила девочка.
Жоржа поняла, что тон голоса Марси изменился, что она уже не участвует в игре, а самым настоящим образом напугана. И не опасностью взорваться от лишнего куска пирога, а самой мыслью о больнице. Бедняжка так разволновалась при одном лишь упоминании о ней, что побледнела.
— Только не в больницу, — затравленно озираясь по сторонам, еще раз повторила она.
— Нет, мы отвезем тебя туда, — веселился Пит, не замечая перемены в настроении внучки.
— Папа, мне кажется, нам... — попыталась отвлечь его Жоржа.
— Ну конечно, конечно, нам нелегко будет это сделать, — не унимался Пит, войдя в роль, — ведь тебя раздует до невероятных размеров. Но мы наймем грузовик!
— Я ни за что на свете не поеду в больницу! — затрясла головой Марси. — Я не дам врачам трогать меня!
— Доченька, — сказала Жоржа, — дедушка только пошутил. На самом деле он...
— Эти доктора сделают мне больно, как они один раз уже сделали, — не слыша ее, срывающимся голосом проговорила Марси. — Я не позволю им делать мне больно.
— Когда это она была в больнице? — удивилась Мэри.
— Она и не была там, — ответила Жоржа. — Я не знаю, почему она...
— Нет, я была, была! — закричала Марси. — Они меня привязали к кровати и втыкали в меня разные иголки, и мне было очень страшно, и я не дам им ко мне прикоснуться!
Вспомнив о внезапном припадке, случившемся с дочерью у Кары Персаньян накануне, Жоржа решила действовать быстро и решительно, чтобы предотвратить такую же сцену. Положив руку Марси на плечо, она сказала:
— Доченька, ведь ты же никогда...
— Нет, я была! — взвизгнула истерически Марси и отшвырнула вилку, чуть не угодив ею в едва успевшего уклониться деда.
— Марси! — крикнула Жоржа.
Девочка спрыгнула со стула и отвернулась от стола, бледная как мел.
— Когда я вырасту большой, я сама стану себя лечить, и никто не будет втыкать в меня иголки, — рыдая, пролепетала она.