Незнакомка с тысячью лиц
Шрифт:
Макаров, конечно же, желал. И долго ждал, пока доктор найдет номер домашнего телефона коллеги, поскольку мобильный тот всегда после смены выключал. Но по домашнему тоже никто не ответил.
– Дома он, Виталий Сергеевич, точно дома, – провожал до дверей его доктор с улыбкой, точно приклеившейся к его лицу. – Вы позванивайте, позванивайте время от времени. Глядишь, и ответит…
Доктор так и не ответил до одиннадцати вечера. Позже Макаров звонить постеснялся. Навестит его завтра, решил он. Только вот не придумал еще, где станет искать Николаеву. В Проклятом доме она так
Где же она? Где эта рыжеволосая девушка, так все запутавшая и не пожелавшая ни с кем говорить?..
Глава 16
Геннадий Иванович не находил себе места. Паша с ребятами уже три часа назад уехали на дело, а от них ни слуху ни духу.
Позвонить он мог?! Мог позвонить этот дурень безмозговый?! Просто выбраться на улицу, влезть в машину погреться, в подвале наверняка холодно, и позвонить! Можно же сказать: шеф, так, мол, и так, все идет по плану. Мы нашли нишу, о которой вы говорили. Да, в самом деле, кладка там отличается от остальной, но кирпичи пока не выломали. Или наоборот, выломали кирпичи, там ничего нет. Или там какой-то ящик, сейчас расширим лаз и…
Звонков не было.
Геннадий Иванович вызвал звонком горничную.
Маша явилась заспанная, непричесанная, с испуганным, припухшим со сна лицом. На ней не было привычного форменного платья. Она была одета в тонкий шелковый халат лилового цвета, из-под которого выглядывало такое же лиловое кружево ночной сорочки.
– Что-то случилось, Геннадий Иванович?
Она изо всех сил старалась проморгать сон, щурилась, зевала, поправляла всклокоченные волосы. Плотнее запахивала лиловый шелк на груди.
Геннадий Иванович неожиданно обнаружил, что волосы у его горничной, которой он позволил жить в доме, удивительного русого цвета и слегка вьются. Надо же, никогда не замечал. Да и заметить сложно: Маша гладко зачесывала все назад в аккуратную коляску, прикалывала кружевную наколку. Платье носила ниже коленей, с высоким воротом, темное, и фартук тоже кружевной, как наколка. И он даже ни разу не обнаружил под этим темным форменным платьем ее груди. А лиловый шелк и неожиданный подъем среди ночи неожиданно все обнажил.
Маша оказалась еще совсем не старой и сочной. И с растрепанными волосами и кружевом, вьющимся по ее икрам, показалась ему очень домашней, почти родной.
– Маша, вот где они, а?! – плаксиво воскликнул Геннадий Иванович. – Налей мне выпить, что ли.
Он сидел, развалившись, в углу громадного мягкого дивана, почти утонув в нем. Он сам себе казался невидимым, мелким и жалким. Странно, что Маша нашла его среди множества подушек и подала ему стакан с виски. Подала и неожиданно, неодобрительно поджав губы, проговорила:
– Зачем же ночью-то вам пить, Геннадий Иванович?
– Хочу. А что? – Он глянул на нее сквозь толстое стекло.
– Опять бок станет ныть. Будете мучиться. – Она вдруг без приглашения опустилась на диван чуть поодаль, зевнула, прикрываясь ладонью. – Я-то знаю, как вам больно, у самой приступы случаются. На диете бы вам посидеть,
Геннадий Иванович, да не пить дрянь эту.– Как не пить-то, Маша?! – воскликнул он с горечью.
И ему вдруг захотелось ей пожаловаться. Захотелось, чтобы она снова его пожалела. Она ведь его только что жалела, так?
– А что случилось? Что за беда? Пашка запропастился? Так явится. Чего ему будет-то, дуболому такому?
И она глянула на него точь-в-точь, как его матушка на него смотрела в детстве. И так сладко защемило у него внутри, как не щемило ни разу прежде от взгляда посторонних женщин.
– Думаешь, все будет в порядке, да, Мария?
– Как не будет, вам себя беречь надо, Геннадий Иванович. Нервничаете, а зачем? Жизней, что ли, много у вас? Одна жизнь-то, Геннадий Иванович. Стоит ее палить-то так вот…
Она неопределенно повела вокруг себя руками. Он так и не понял, что она хотела сказать, но сочувственный тон и незамысловатые речи снова были приятны.
Маша протянула руку, дотронулась до стакана с виски в его руке, осторожно вытянула, одобрительно улыбнулась. Он дернулся, когда она встала, чтобы поставить стакан на стол и уйти досыпать.
– Посидишь со мной, Маша? – попросил он неожиданно. – Поговоришь?
– Ой, Геннадий Иванович! – Она печально улыбнулась. – Я бы и посидела, и поговорила с вами, только вот вставать-то уже через пару часов. Сами же станете ругать меня, что вовремя не приготовила завтрак.
– Не стану, – пообещал он. И похлопал пухлой ладонью по дивану рядом с собой.
Маша присела точно в то место, куда опускалась его ладонь.
– Как ты вообще живешь, Мария? Как твоя семья? – спросил он, не помня точно, есть ли она у нее.
Прислуга никогда его не интересовала. Он вообще редко ее замечал. Работа выполняется, удобства создаются, зачем было заморачиваться. А тут вдруг стало интересно. С кем спит, с кем говорит эта милая, растрепанная со сна женщина с красивой упругой грудью, угадывающейся сквозь лиловый шелк? Кому она улыбается, когда не работает на него? Кому желает доброго утра?
– Так… нет у меня семьи! – удивленно воскликнула Маша. – Вы – моя семья, Геннадий Иванович. Вы, Паша, Серега садовник, Саша… Все вы!
– Как так? – Он сел прямо, взгляд его скользнул по ее щеке – румяной и нежной. – Вообще никого нет?
– Вообще. Я же приезжая. Родители далеко. А личной жизни как-то не сложилось.
– Мужа нет?
– Нет.
– И детей нет?
– И детей нет. – Она с печалью глянула на него: – А всегда хотела детишек, Геннадий Иванович. Всегда хотела.
Он обеспокоенно завозился, слез с дивана, походил перед Машей с заложенными за спиной руками. Хотя и понимал, что выглядит нелепо. Что руки едва схватываются за спиной. И живот неестественно при этом высоко задирается. Но как-то неважно это было в тот момент для него. Какие-то чудные, совершенно неправильные для него мысли нахлынули.
Про детей. Про его детей и детей Маши. Про общих их детей. Интересно, как бы они выглядели? На кого бы были похожи? На него? Или на нее? Хорошо бы имели его мозг и ее внешность. Было бы просто…