Незримый гений

Ее лицо больше ни разу не искажала ярость, она явно была профессиональной медсестрой. Брилл была эмоциональна, как статуя, и холодна, как камень. Возвращение этой напускной холодности огорчало — неожиданно для себя Эрик скучал по ее робким улыбкам. Факт, который, конечно, выводил его из себя.

Молчание Брилл подкармливало его постоянно растущее чувство вины. За эти дни Эрик осознал жестокость своих поступков, хотя и не мог заставить себя открыто признаться в этом. Что-то в той боли, которую он видел в ее глазах, останавливало любые слова, которые он мог бы сказать. За все годы под землей Эрик никогда не извинялся ни перед одним человеком, и теперь, когда в этом назрела необходимость, он понятия не имел, как это сделать. Все, о чем он думал, лежа в постели, казалось банальным по сравнению с едва не пролившимися из-за его бессердечия слезами.

Гораздо хуже, чем проклятия и уничижительные высказывания, которые Эрик обрушил на молодую девушку, были его неистовые вспышки ярости. Более неистовые, чем когда-либо. В раздражении Брилл проговорилась, что он не только был несдержан на язык, но и распускал руки. Синяк под глазом доказывал ее обвинения, которые, Эрик был уверен, никогда бы не прозвучали, если бы Брилл не изменило хладнокровие.

За эту неделю Эрик пришел к выводу, что она была слишком хороша, чтобы намеренно возлагать на его плечи столь тяжкую вину. Не зная, чем себя занять, он принялся наблюдать за хозяйкой дома с особым вниманием. Благодаря своим наблюдениям, он изучил многие ее странности.

Брилл скрывала эмоции за безмятежным выражением лица, чтобы защититься, хотя Эрик заметил, что она отнюдь не спокойное создание. У нее был язвительный характер, и она умела искренне радоваться. Часто он слышал звеневший в коридорах смех и гневные вопли. Но необычное спокойствие было следствием застенчивости, к которой Брилл была предрасположена. Эта робость возникала в неловкие моменты и часто появлялась в его присутствии. Это выдавало, насколько ранимой была Брилл на самом деле. Что делало нападки на нее еще более ужасными.

О, и какую вину Эрик чувствовал за свои действия. Он напал на женщину, и, несмотря на то, что в это время он был не в себе от лихорадки, тем не менее, ему было физически плохо от этого знания. Правда, Эрик всю жизнь шантажировал и терроризировал всех, кто жил в Парижском Оперном театре, но это никогда не был кто-то конкретный. Скорее, это был бизнес, от которого никому не было вреда.

По крайней мере, это был бизнес, пока Эрика не ослепила любовь. Любовь к Кристине и ее ангельскому голосу — и даже потом он никогда не стремился причинить кому-либо вред, все было просто ужасной ошибкой. Боже, как же он все еще скучал по Кристине, невзирая на ее предательство и нечаянную жестокость ее побега из Оперы. «Хватит! Не думай о ней больше. Она бросила тебя одиноко умирать во тьме. Не позволяй ей и дальше отравлять твой разум!»

Эрик вздохнул и повернулся набок, посмотрел за окно на покрывающий землю снег. По положению солнца он определил, что сейчас середина дня, но казалось, что день уже подходит к концу. Эрик не знал, может ли выдержать еще час наедине со своими мыслями. Каждый раз, когда он думал о Кристине, его сердце вновь разбивалось. Недели не хватило, чтобы притупить боль. Даже раздававшиеся где-то в доме звуки искусной игры на пианино больше не могли отвлечь Эрика от тягостных мыслей.

Монотонность медленно сплетала паутину в его мозгу, подобно одинокому пауку в углу комнаты. С каждым днем Эрик ощущал растущую апатию, не имея ничего, что могло бы занять его могучий интеллект. Несмотря на глубину его вины, именно тоска понукала его извиниться.

Сев в кровати, Эрик переключился с мыслей об Опере и о том, что там случилось две недели назад, на решение насущной проблемы. «Конечно, принесение извинений не может быть слишком трудным делом, — подумал он кисло и сосредоточенно насупил брови. — Как-никак, она женщина. Уверен, я смогу убедить ее, что не намеревался расплескивать ту проклятую миску». Эрик поджал губы, обдумывая несколько возможных вариантов извинений.

Его размышления были прерваны звуком медленно открывающейся двери. Отсутствие обычного вежливого стука слегка удивило его. Брилл всегда стучала, перед тем как войти. Из-за плотной занавеси в ногах кровати у Эрика не было возможности разглядеть вошедшего, но он слышал звук легких семенящих шагов, пересекающих комнату.

Шаги замедлились в футе от кровати и стали заметно тише, словно некто крался вокруг нее. Эрик был совершенно уверен, что Брилл не из тех женщин, кто стал бы красться, поэтому естественным выводом было, что в комнату проник кто-то чужой. Этот факт мигом заставил его подобраться.

Брилл относилась к причудливости его маски, как к простому факту. Она никогда не обращала на нее внимания, тем более, не говорила о ней. Что сказать — девушка была со странностями. Однако Эрик сомневался, что незнакомец окажется столь же понимающим. Перспектива того, что придется терпеть какого-то таращащегося идиота, привела его в бешенство. Тело Эрика напряглось под простынями.

Одолженная хлопковая рубашка натянулась на его плечах; Эрик прислушался к мягким шагам, огибающим угол кровати. Спустя мгновение он оглядел комнату в поисках незваного гостя. Но никого не увидел. Эрик со свистом выдохнул. «Должно быть, вдобавок ко всему, я схожу с ума», — рассеянно подумал он, с облегчением прикрыв глаза и откинув голову на подушку.

Только Эрик начал мысленно возвращаться к страшащим его извинениям, как отчетливо ощутил, что матрас с противоположной стороны кровати прогнулся под чьим-то весом. Он резко распахнул глаза и, ахнув, отпрянул от постороннего присутствия, чуть не свалившись на пол.

Он едва начал приходить в себя, когда тишину комнаты разорвало заливистое детское хихиканье. Эрик в изумлении разинул рот, увидев маленькую девочку, взгромоздившуюся на край кровати. У девочки были прямые черные волосы до плеч, перетянутые зеленой ленточкой, и огромные притягательные серые глаза. Почему-то черты ее лица были странно знакомыми. «Она практически зеркальное отражение Брилл».

Несколько мгновений они молча разглядывали друг друга. Эрик был слишком потрясен, чтобы говорить, а ребенок слишком занят изучением его лица. Эрик ждал момента, когда лицо ребенка исказится от страха при виде его маски: дети не умеют скрывать эмоции. Дети не испытывают угрызений совести, нанося обиды, они — наиболее честная и беспощадная часть человечества. Однако момент, которого он боялся, все не наступал. Маленькая девочка просто сидела и улыбалась ему.

Свирепо и мрачно насупив брови, Эрик наконец обрел голос.

— Кто, черт… — Он осекся, чувствуя неуместность проклятий перед ребенком. — Ну, в смысле, кто ты? Чего ты хочешь?

Девочка смущенно посмотрела на него, нервно комкая постельное белье.

— Т-ты говоришь смешнее, ч-чем папина семья. А они б-были из Англии, — заикаясь, сказала она на английском и сунула в рот большой палец. Сдвинутые брови Эрика явно не произвели на девочку никакого впечатления. «Черт меня побери, если она не столь же несносна, как Брилл».

Эрик повторил свой вопрос на беглом, с легким акцентом, английском. От его слов девочка широко заулыбалась.

— М-меня зовут Арианна Донован. Р-раньше м-мы жили в Ирландии, н-но мама ненавидит папину чванливую семью, так что теперь мы ж-живем здесь. А ты откуда? У т-тебя красивый г-голос. Хотя т-ты все еще смешно г-говоришь. — Набрав побольше воздуха, Ария затараторила: — Мама говорит, что мне н-нельзя п-приходить сюда, и если она п-поймает меня, могу поспорить, что меня лишат д-десерта. А ты правда нехороший? Так м-мама сказала. — С этим финальным заявлением Ария умолкла, терпеливо ожидая ответы на то множество вопросов, которое сумела выдать на одном дыхании.