Незыблемые выси

Кашкари вскрикнул.

Они отстранились друг от друга, одновременно повернувшись в сторону товарища. Он, кажется, еще спал. Видимо, страшный сон. Они выждали пару секунд, глядя друг на друга и сдерживая смех разочарования и радости.

Фэрфакс снова потянулась к Титу. Кашкари резко сел, тяжело дыша.

Они вскочили.

— Ты в порядке? — спросила Фэрфакс.

Он, хлопая глазами, воззрился на них и вдруг ахнул. Оба сразу же оглянулись, но врагов за спинами не обнаружилось. И все же Тит жестом велел ей отойти к индийцу, а сам занял оборонительную позицию у входа в пещеру.

— Что-то не так? — Фэрфакс опустилась на колени рядом с потирающим лицо Кашкари.

— Нет, нормально. Наверное, кошмар приснился, вот и все. Где это мы? Который час? Сколько я проспал?

— Мы среди холмов к западу от Луксора, по другую сторону Нила. И сейчас… — Она замялась. — Уже за полдень.

— Что?! — воскликнул Тит. — Сколько же я проспал? Я давным-давно должен был уйти.

— Ты нуждался в отдыхе. Несколько часов роли не сыграют.

— Очень даже сыграют, — парировал он.

— Мне…мне надо выйти на минутку, — сказал Кашкари.

Он медленно поднялся и направился наружу, а Тит, произнося очищающие заклинания, наоборот, прошагал вглубь пещеры, в соседнюю комнатку, где переоделся в чистые вещи, которые они тоже прихватили с базы мятежников.

А вернувшись, попал в руки Фэрфакс. Она оправила ему тунику сзади, потом открыла маленькую баночку и слегка смазала губы Тита бальзамом.

— Никогда не следишь за собой, — посетовала.

Ее прикосновение было нежным и теплым, а в голосе промелькнули то ли горькие, то ли упрекающие нотки.

— Я научусь.

Она покачала головой:

— Скорее летом снег пойдет.

Тит взял ее за руку, и они вышли наружу. Пещера располагалась у вершины практически лишенного растительности холма со скалистыми выступами, раскаленными палящим полуденным солнцем. Местность вдали круто шла под уклон, коричневая голая земля по мере приближения к Нилу — источнику жизненной силы Египта — превращалась в дивные зеленые луга. На другом берегу реки раскинулся Луксор, сочетающий в своем облике древние руины и современные кирпичные здания, которые почти сливались с пустыней позади них. А шагах в двадцати от пещеры на голой скале, опустив голову на руки, сидел Кашкари.

Тита вдруг осенило.

— Думаешь, ему приснилась моя гибель? — спросил он шепотом.

Фэрфакс сжала его ладонь:

— Лучше бы нет.

Когда речь шла лишь о видении принцессы Ариадны, отрицание давалось Титу куда проще. Но если и Кашкари все подтвердит, станет трудно притворяться, будто можно избежать предначертанной судьбы.

Поднявшись, Кашкари направился к ним.

— Навестишь моего учителя в Париже, если получится?

— И так собирался. А ты отдохнешь хоть немного? Ты очень долго не спала.

Фэрфакс кивнула.

Едва Кашкари приблизился, Тит спросил напрямую:

— Ты видел какой-то вещий сон, о котором мне следует узнать, пока я не ушел?

Что-то промелькнуло на лице Кашкари, но ответил он мягко и спокойно:

— Если такое случится, я расскажу. А пока, да пребудет с тобой Фортуна.

Они пожали друг другу руки. Тит заключил Фэрфакс в объятия. Потом глубоко вдохнул и совершил скачок.

* * *

Иоланта уставилась на пустое место, где он только что стоял.

Каждое прощание могло стать последним.

— Он тебя любит, — тихо произнес Кашкари. — Так любит, что это выше моего понимания.

Она обернулась:

— Спасибо… неловко признавать, но я понятия не имею, о чем ты.

Он слегка улыбнулся и вновь стал похож на себя прежнего:

— О том, что ты для него все. Глядя на тебя, он видит ту, с которой пойдет в огонь и воду, ту, что без раздумий отправится за ним в бездну.

А вот их с Амарой не связывала совместная борьба. Как бы Кашкари ее ни любил, он все равно оставался лишь зрителем, наблюдающим за всем со стороны.

— Нам с Титом повезло друг с другом, — сказала Иоланта.

И она безумно по нему скучала.

Не в смысле его отсутствия — правитель Державы постоянно куда-то отлучался по делам, — но топор расставания завис над ними с самой первой встречи. И именно этот страх никак не получалось побороть, особенно теперь, когда они с каждым днем все ближе подходили к моменту истины.

Сумеет ли она спасти Тита? Или лишь докажет, сколь высокомерна была, поддаваясь самообману? А если не сумеет…

— Может, передохнешь? — предложил Кашкари — Вид у тебя усталый.

Иоланта предпочла бы отправиться в Каир немедленно, но она обещала Титу отдохнуть, да и, если честно, уже с ног валилась от усталости.

— Не давай мне долго спать.

— Будем в Каире еще до заката, — заверил Кашкари.

«Нет, — промелькнула мысль, — не стал он прежним». Она знала прежнего Кашкари, знала его решимость, смелость, все его тайные чаяния и душевные муки. Все это осталось, но добавилось еще что-то. И это его… печалило. Он тщательно скрывал свое состояние, прятал чувства, пока в страхе не проснулся в пещере.

Что же ему приснилось?

К счастью, сама Иоланта, снов не видела, но когда проснулась, голова ломилась от долгие годы подавляемых воспоминаний.

Она вспомнила, как еще малышкой вдыхала едва уловимый аромат нарциссов и ощущала тепло материнского тела, удовлетворенно засыпая в баюкающих ее объятиях.

Вспомнила, как, едва научившись ходить, гладила пальчиками шикарный бархатный плащ невероятно красивой женщины — ее матери. Ее мамы.

Вспомнила себя маленькой девочкой, которая хотела, чтобы этот единственный за два года день, который она могла провести со своей удивительной мамой, не заканчивался никогда в жизни, чтобы стрелки на часах замерли за минуту до полуночи и больше не двигались.

Вспомнила, как, будучи уже чуть постарше, с изумлением узнала, что ее отец самый настоящий герой Январского восстания. А два года спустя они с матерью горько оплакивали внезапную кончину барона Уинтервейла.

Это был последний благоприятный год перед началом злоключений учителя Хейвуда. Перед тем, как Иола стала умолять мать помочь человеку, который заботился о ней и которого она любила, как родного отца. Перед тем, как в ответ услышала слова, заморозившие кровь в ее жилах: «Он просто средство, дорогая. Не стоит за него переживать». Именно тогда Иоланте пришлось понять и принять, что человек, посвятивший жизнь ее матери, ничего для той не значит. Он был лишь винтиком в механизме, построенном ею, чтобы защитить себя и свою дочь.[1]