Ничего не скажу

– Какая у вас, Глаш, тема? – спрашиваю.

Глаша, как всегда, предельно изумилась, потом откусила от бутерброда, оставив в бутерброде аккуратное эстетически безупречное полукружие залива, не торопясь прожевала колбасу и сказала:

– А можно я вас буду называть «мистер Вова»?

– Можно. Меня еще так никто не называл.

– А вы знаете, кто я, мистер Вова?

– Кто?

– Я – колбасная моль.

– Очень хорошо. Тема-то какая? В смысле русского языка.

Изумление, укус, жевание:

– На Антона похоже.

– На какого Антона?

Трехчастная пауза (дальше я в этом рассказе про ее этот стандартный ритуальный триптих буду опускать):

– Есть такое явление, мистер Вова… Его зовут Антон.

– Так… ничего не понял. «Явление Антон». Так…

– У Антона есть враг.

– А как его зовут?

– Тоже Антон.

– Тёзка, что ли?

– Тёзка. Но они – как кошка с собакой.

– Дерутся?

– Жуть.

«Жуть» – это очень частотное слово в семье Хренотёренко. Обозначает, что хочешь: «здорово», «очень плохо», «конечно», «не говори» и т. д.

– Так… – продолжил я не понимать, – тёзки явления Антоны дерутся как кошка с собакой…

– Жуть.

– Это точно задание по предмету «русский язык»?

– Точно. Наш училоид так и сказал…

– Кто сказал?..

– Николай Николаевич. Наш училоид по русэйшену.

– Кошмар какой-то…

– Я и говорю – жуть!

– Учитель по русскому?

– Так скучно. Лучше «училоид по русэйшену Ник Ник».

– Ну ладно. Приведи мне пример, чтоб я понял.

– Ща, колбасы еще принесу. Вам надо, мистер Вова?

– Нет, спасибо, Глашенька.

– Ну что ж, мистер Вова, вы сделали свой выбор!.. Я ща.

«Ща» наступило через пятнадцать минут. Видно, Глаша там что-то еще захряпала.

– Вы знаете, мистер Вова, что есть такой писатель – Толстый? – спросила меня Глаша с докторской наперевес.

– Не Толстый, а Толстой.

– О’кей. Толстый-Толстой написал книгу. Ник Ник нам показывал эту книгу. Она очень толстая. Вся в писателя. Эта книга называется «Война и мир». Так вот, мистер Вова, «война» и «мир» – Антоны. Вроде кошки с собакой.

– А-а-а!.. Антонимы!

– Да. Но так скучно. Лучше – Антоны. У нас в классе есть Антон. Полный придурок. Сопли собственные ест.

В это время в комнату заглянула Даша.

– Ну как, занимаетесь? – улыбнулась Даша.

– Занимаемся, – растерянно улыбнулся я.

– Мам, принеси яблоко, жуть есть хочу, – улыбнулась Глаша.

– Глаш, а где «пожалуйста»?

– Мам, ну ты без «пожалуйста» прям как машина без бензина.

Через минуту Глаша, жуя яблоко, говорила:

– Я эти Антоны ваще не поняла. «Мама» и «папа» – это Антоны? А, мистер Вова?

Я был в полной растерянности.

– Не дай Бог… Понимаешь, Глаш, антонимы – это слова противоположные по смыслу. Вот, например: «далеко». Какой у него антоним?

– «Близко».

– Очень хорошо. Другой пример: «умный». Какой антоним?

– Антон.

– Какой Антон?

– Из нашего класса. Придурок, который сопли…

– Глашенька, пожалуйста, дорогая, напрягись… «Умный»?..

– «Глупый».

– Замечательно. Теперь понимаешь?

– Жуть!

– Но не все слова, Глашенька, имеют антонимы.

– Как это?

– А так. Есть, к примеру, слово … ну… «кухня». Разве есть у слова «кухня» антоним? Подумай хорошо, Глашенька.

Глаша по своему обыкновению ужаснулась, потом задумалась, философски созерцая огрызок яблока. После некоторого колебания слопала огрызок вместе с костями и ответила:

– Есть.

– Какой?

– «Туалет».

Теперь уже задумался я, философски созерцая ручку. В моей голове табунами стремительно пронеслись какие-то загадочные словесные лошади: «семантические подтексты», «сопутствующие коннотации» и тому подобная филологическая чушь.

Но мои бесплодные раздумья прервала Глаша:

– Мистер Вова, я три минуты отдохну?

– Хорошо, Глашенька, отдохни.

Глаша тут же завернулась в одеяло и стала более чем энергично ползать по комнате. Она ползала долго, дольше, чем три минуты, потом она спросила:

– А вы знаете, кто я на самом деле, мистер Вова?

– Кто, Глаш? – спросил я почти безнадежно.

– Я – казахский червяк.

Тут я в очередной раз впал в ступор. «Червяк» еще более или менее понятно. Но почему «казахский»? А не, например, «гренландский»? Или «вьетнамский»? Не знаю, что сказать. Но убей меня бог – «казахский» прикольнее.

Из ступора меня вновь вывела Даша, которая, по-прежнему мудро улыбаясь, заглянула в комнату и спросила:

– Занимаетесь?..

– Занимаемся, – улыбнулся я.

Глаша, выглядывая из одеяла:

– Мам, конфету… пожалуйста… принеси.

– Нет конфеток, Глаш…

– Ну…

Глаша задумалась и выдала:

– Без конфеток дом не чаша.

Через минуту, когда Глаша вылезла из одеяла, перестав быть казахским червяком, я спросил ее:

– Кроме русского у вас какие-то домашки есть?

– Есть. Окружайка.

– А! Окружающий мир. Очень хорошо. И что там вам задали?

– Да вот… Какая окружающая среда у дуба…

– И какая же, Глашенька?

Долгая пауза.

– Я написала: «кабан».

– Логично, – произнес я после еще более долгой паузы.

Глаша:

– У дуба ведь детки – желудишки. А кабанчики любят желудишков. Правильно, мистер Вова?

– Правильно, – ответил мистер Вова.

Господи, где я?..

Не знаю, как это получилось, но Даша заглянула в этот момент в комнату Глаши и о чем-то долго говорила с ней.

И вот с тех пор в семье Хренотёренко есть такая традиция: например, папа Саша сел, извините за подробность, в туалет (антоним кухни). Из своей комнаты Глахудра кричит:

– Пап, блин, ты где?!

– Окружающая среда папы – толчок, – хладнокровно отвечает папа Саша.

Потом папа Саша, уже совсем не хладнокровно соскучившись по маме Даше, звонит ей и нервно спрашивает:

– Дарьянмар, ты где?.. Я уже заждался! Это какая-то жуть! Когда ты уже придёшь?!

– Окружающая среда Даши – все еще «Пятерочка»… Скоро буду, Хренотёрлик ты мой. Как ты там?