Ничейная земля

— Я запрещаю тебе…

— Как всегда! Ведь мы одни, Вацлав. Ты говоришь: нет программы, видимость единства. А какое единство может быть настоящим? Его создают, вводят в повседневный язык, потому что оно необходимо… И все это — иллюзия. Хорошо, сначала иллюзия, а потом эта иллюзия влияет на действительность, становится реальностью.

— Не обманывай себя, Щенсный.

— Страх… — Щенсный сыпал сахар в пустую чашку. — Ты свободен от него? Всегда был от него свободен?

— Да.

Щенсный долго молчал и смотрел на Вацлава Яна, словно видел его впервые.

— Я тебе не верю, иначе ты не ушел бы в отставку три года назад.

— После его смерти мы не могли допустить раскола.

— А сейчас? Ты утверждаешь, что он тогда назначил тебя, что такова была его последняя воля…

— Я докажу это.

Лицо Щенсного искривилось, что могло сойти за улыбку.

— Какое значение имеют твои доказательства? Лучше скажи, что ты можешь предложить?

Вацлав Ян молчал.

— Какую программу?

— В мае ты не спрашивал о программе.

— Извини. Тогда было совсем другое дело.

— Итак?

Было видно, что Щенсный с нетерпением ждет ответа.

— Себя, — сказал Вацлав Ян. — Я бы предложил себя.

Щенсный долго пережевывал этот ответ.

— Понимаю, — сказал он наконец. — Только ты один можешь это сделать. Конечно, теоретически.

— Да, — подтвердил Вацлав Ян.

— Чисто теоретически, — повторил Щенсный.

— Если бы я когда-нибудь что-то решил, — Вацлав Ян говорил в пространство, обращаясь к портрету маршала, висящему немного в тени, к его неподвижному лицу и слегка прищуренным глазам, — так вот, если бы такое случилось, то я не сделал бы этого, не услышав твоего мнения и совета, а также…

— На меня не рассчитывай, — прервал его Щенсный. — На меня не… — Снова усталость и равнодушие появились на его лице. — Я не изменил свою точку зрения. Поэтому считаю любой маневр нежелательным: нет пространства, нет свободы передвижений.

— Я не говорю о маневре.

— Ладно, — неожиданно резко сказал министр. — Оставим это.

Вацлав Ян подумал, что Щенсный все же не хочет терять с ним контакта. Но ключа к нему не нашел.

— Понимаю, — продолжал дальше Щенсный, — роспуск сейма склонил тебя к такого рода теоретическим рассуждениям…

— Нет, — прервал его Вацлав Ян, и могло показаться, что он забыл о Щенсном, потерял охоту к этому разговору, хотя по-настоящему он еще и не начался. Полковник прикрыл глаза и замер.

Министр подождал какое-то время, а потом спросил:

— Так, значит, не роспуск сейма?

— Комендант, — пробормотал Вацлав Ян, не меняя позы, — Комендант предвидел, что пакт просуществует четыре года, но он, естественно, не мог предугадать, в какой ситуации мы окажемся через четыре года.

— Согласен с тобой, — чересчур поспешно подхватил Щенсный. — Он не мог предугадать…

Вацлав Ян посмотрел на него. Впечатление было такое, что полковник только что проснулся.

— Комендант считал, что это будет он или кто-то другой, кто сможет принять решение.

— Какое решение?

Полковник не дал прямого ответа на вопрос Щенсного.

— Гитлер уже требует, — сказал Вацлав. — Прошло как раз четыре года.

— Не Гитлер. Риббентроп. Откуда ты знаешь?

Теперь Вацлав мог себе позволить пожать плечами.

— Только четыре человека в стране посвящены в это дело, да? Ратиган тоже знает…

Щенсный обмяк, фамилия «Ратиган» была ключом к очень сложным замкам.

— Ты с ним говорил?

— Нет. — Лицо Яна осталось неподвижным. — Он пытался поговорить со мной. — Легким движением руки полковник пододвинул Щенсному рюмку. — Ты на них не рассчитывай.

— Я на них и не рассчитываю. И не поддаюсь панике. Гитлер блефует.

— Блефует, — повторил Вацлав Ян, словно взвешивая это слово и медленно его разгрызая.

— Двойной блеф, — продолжал Щенсный, — как бы одновременная игра в покер за двумя столиками. За одним — с высокой ставкой, которую, как следует полагать, никто не проверит, и со сравнительно небольшой суммой — за другим. Если мы готовы пойти на уступки, Гитлер кое-что мог бы получить, но его это мало интересует, поэтому он сам в игре с нами не участвует: не результат для него важен — Гитлер проверяет, как мы будем реагировать. От этого зависит его игра за большим столом.

— Это ничего не значит. Слова.

— Если мы будем, нервничая, искать дополнительные гарантии, ну хотя бы контактов с СССР, и покажем, что мы не уверены в себе, то, садясь за большую игру, он должен будет изменить курс по отношению к Польше. Тогда все может случиться…

— Что ты называешь большой игрой?

Неужели Щенсный не заметил, каким тоном был задан этот вопрос?

— Колонии и Балканы, и еще…

— Что это ты вдруг остановился?

— Франция, Вацлав. Ты же знаешь… Зюк говорил: «Польша вступит в войну последней». Разве ты забыл?

— Нет. Значит, Гитлер должен поверить в то, что мы в любой ситуации будем сидеть тихо? Так нужно это понимать?

— Тебе обязательно надо все упростить; впрочем, это только один из элементов. Необходимо сделать правильные выводы из трагедии Праги.

— А именно?

— Все произошло из-за непрочности чехословацкого государственного организма. И конечно, сыграла роль англо-французская купеческая готовность платить высокую цену за мир. Поэтому и не хватило искры к европейскому пожару. И все же… мы были на волосок от войны.

— В которую вступили бы последними?

— Возможно. Почему ты на это так косо смотришь? Мы — страна, ищущая собственную стратегию. Впрочем… дело не в этом. Действует неумолимая логика, вытекающая из стабильности, а именно из стабильности нынешней ситуации в Европе. Гитлер знает, что, напав на нас, он вызовет взрыв огромного радиуса действия. Россия переварила Мюнхен, но она не допустит захвата польских земель. Это для нее будет слишком опасно.

— Нас с Москвой не связывает никакой пакт.

— При чем тут пакт? Они должны поступать согласно собственным государственным интересам, это ведь логично.

— Они должны, а мы — нет…

— Логично, — прошептал Щенсный, и в его голосе появились нотки триумфа. — Впрочем…

— А удар по Франции?

Щенсный как бы отодвинул этот вопрос.

— Россия не двинется с места, — проворчал он. — И Гитлер об этом знает. И французы тоже знают. Именно поэтому мы нужны им больше, чем они нам. Ибо они вынуждены будут вступить в войну, если Германия нападет на Польшу, а мы не должны, если Гитлер вступит в войну с Францией. Ты понимаешь теперь: мы ничего не должны. Здесь, в Варшаве, — стукнул он ладонью по столу, — находится ключ ко всему… Поэтому-то Гитлер и хочет нас проверить. И поэтому мы не сделаем ни одного неверного шага. Ни одного.