Ничья

— И теперь ты светишься так, словно выиграл миллион.

— Просто она реально хороша в постели. Хотя, по факту, мы ни разу не трахались по канону: в первый раз в машине, потом в примерочной, ну, а вчера и вообще на столе в моем кабинете. Мы вообще поломанные какие-то, психи, проще говоря.

— Ну есть немного…

— Ну и срать, честно. Главное, что я хоть немного воскрес, правда не известно, надолго ли, но уже хоть что-то. Меня радует, что Хейли ничего от меня не ждет и не требует. Она знает, что я не могу ничего ей пообещать, потому что типа женат, да и мы не влюблены, чтобы становиться парой. Нам просто нравится трахаться, мы сходимся в этом плане прекрасно, а больше ничего и не надо.

— О да, конечно, — Рик залпом осушает свой бокал, мотнув головой, и издевательски смотрит на Деймона, который пихает его в плечо, скривившись.

— Прекрати рожу кривить, я знаю, что говорю. Чувств нет, мы друзья, но нам по кайфу трахаться. Так в чем проблемы? Пока нас все устраивает, будем продолжать в том же духе, ну, а когда надоест или появятся претензии, посмотрим, как реагировать.

— Неужели ты не хочешь остепениться? Завести нормальную семью, ребенка, то бишь наследника, которому ты передашь свои бабки и бизнес? Мне кажется, после тридцати все задумываются именно об этом.

— Еще раз вякнешь про мой возраст, и я сдеру с тебя скальп. Ты сам старше меня, а выпендриваешься так, словно мне на пенсию пора. В моем случае возраст не имеет значения, я такой же, каким был и десять лет назад, разве что морально повзрослевший и понявший смысл жизни.

— И в чем же он, Ницше?

— Закрой хлебало, не беси меня.

— Да глаголь уже, — усмехается Рик, с удовольствием следя глазами за полуобнаженной девушкой, кружащей вокруг шеста, — мне даже интересно, что же такого важного ты познал за свои три десятка.

— В рожу вцеплюсь.

— Еще что?

— Короче, я понял, что смысл не в любви и даже не в деньгах. По сути, смысла жизни нет, то есть нет какой-то вещи, которую можно назвать смыслом жизни всех на земле. У каждого он свой, но есть одна штука, без которой жить нельзя — это понимание, что на свете нет ничего важнее, чем ты сам. Все вокруг предадут, грохнут, пошлют и обворуют, а ты у себя останешься.

— Херовый из тебя философ.

— Отвали. Я бухой, мне можно нести ахинею, особенно если сейчас я в ее даже почти верю. Ну реально, сколько раз я был на миллиметре от того, чтобы подохнуть или пасть перед кем-то? Но че-то не упал. У меня всегда был я, и я выжил. Это главная наша с братом особенность: мы не доверяемся кому-либо слишком сильно, чтобы в случае предательства не взяться за пистолет.

— Если вы с братом так похожи, то почему так враждуете? Вместе вы могли бы достичь нереальных высот, как ты этого не понимаешь? Может, нужно наладить с ним контакт?

— Может, и нужно… — Деймон задумчиво смотрит на стриптизершу, практически не моргая, — только я не люблю, когда кто-то так же хорош, как и я. Говорят, противоположности притягиваются, а мы с ним клоны друг друга, и это выносит мозг. Мы тупо не выживем рядом, перегрызем друг другу глотки и сдохнем. Иначе никак. Именно поэтому… было бы лучше, если бы в живых остался кто-нибудь один, двоих таких земля просто не выдержит.

— Все это время держала…

— И что? Кому из нас круто живется? У него с девушкой все медным тазом накрылось, у меня с женой, он хер знает как существует, я ненавижу жизнь. Нам не хватает воздуха на двоих, и вокруг нас людям херово, потому что мы высасываем слишком много энергии. Мы как энергетические вампиры — пожираем все вокруг нас, не давая другим нормально жить.

— Вот сейчас, брат, ты реально ахинею начал нести.

— Ну и ладно, ты же слушаешь? — Деймон криво и пьяно ухмыляется, положив руку на спинку дивана. — А, значит, все не так дерьмово.

— Просто я твой друг.

— И что, ты реально хочешь им быть? Я ведь тебя бешу своим характером, бабками, местом в обществе. Ты просто водитель, и тебя не может это не бесить. Я грубый, я в принципе не могу никому нравиться, но ты все еще почему-то рядом прикрываешь мой зад. Напрашивается вопрос «почему», и тут несколько вариантов: тебе нужны мои бабки, тебя подослали выжать из меня инфу, ты тайно влюблен в меня…

— Или я просто привык вытаскивать твою задницу из всех передряг, потому что тебе мозгов не хватает, — фыркает Рик, и Деймон согласно кивает.

— Или ты просто привык вытаскивать мою задницу из всех передряг, верно. Но, знаешь, не исключено, что я тебе нравлюсь, — он самодовольно усмехается, и тот ударяет его по лицу, закатив глаза.

— Ты перепил, брат.

— Ну и ладно, мне хорошо! — он орет на весь клуб, бросив бутылку на пол, и поднимает обе руки. — Мне просто кайфово, мать вашу! И, знаешь, — он переводит на него горящие пьяным восторгом глаза. — Да пошли все, кто до меня дотрахивается! Я никому и ничего не должен. Да, я эгоист по своей природе и не собираюсь меняться или прогибаться под чье-то мнение, заколебался. Не нравится? Выход известно где, — с этими словами он падает на диван и смеется в голос, не обращая внимание на посетителей.

Елена не помнит, как доезжает до дома. Точнее до того места, которое раньше она называла домом. От него почти ничего не осталось, какие-то куски фундамента и мерзкий запах гари. За ограждением ютятся люди, пытаясь узнать, что случилось, люди в форме опрашивают очевидцев, пожарные тушат последние очаги пламени. Спасать нечего, мебель сгорела дотла, но взгляд Елены замирает на черном продолговатом пакете, лежащем на носилках. В горле поднимается ком, и она сглатывает, на шатающихся ногах идя вперед.

— Елена? — к ней подходит женщина в форме, и она вздрагивает, подняв на нее испуганные глаза. — Шериф Форбс, я говорила с Вами по телефону.

— Я помню, — она не узнает свой голос, почему-то очень твердый и жесткий, хотя внутри все рвется на части.

— Примите мои соболезнования. Вы были сестрой мистера Сальваторе?

— Я была его приемной дочерью, — губы начинают дрожать, и она поджимает их, вспоминая слова Энзо. Нужно быть сильной, несмотря ни на что. — Что… что произошло?

— Мы пытаемся разобраться, как вышло так, что о взрыве не было никому известно. По записям мы знаем, что пролетавший самолет выстрелил и… с вашего дома огонь позднее перекинулся на все вокруг, и пришлось тушить…

— Мне это не интересно. Где он?

— Простите, — Форбс поджимает губы, — но мы не можем показать Вам его. Тело сильно обгорело, а Вы ребенок.

— Мне семнадцать лет, — жестко перебивает она ее, сверкнув глазами, — и я хочу увидеть его. Мне нужно это.

— Елена… — но она, словно не слыша ее, целеустремленно идет к карете скорой помощи и замирает возле носилок. К ней поворачивается врач и уже открывает рот, чтобы запротестовать, но подошедшая к этому времени шериф сокрушенно кивает. — Покажите ей.