Ничья

Но время шло, Елена училась не бояться его, медленно привыкала к нему, его шуткам, манере поведения и громкому голосу. Привыкала к его правилам, расписанию дня, учила его привычки, запоминала, что ему нравится, а что нет. И даже пыталась повторять за ним, просила, чтобы он объяснял ей то, что ей непонятно, не желая отступать.

Она была сильной и странной. Но в этом была ее индивидуальность, в ее непохожести на всех людей, которых Энзо видел раньше. Она умудрялась удивлять его ежедневно своей логикой и мышлением, и он все чаще ловил себя на мысли, что он привыкает к ней и больше никогда никуда не отпустит.

====== 3. Новая. ======

— Котенок!

Энзо, бросив ноутбук на диван, подскакивает к девушке, которая чертыхается, прижав руку к груди, и обхватывает руками ее плечи. Елена вскидывает голову и, взглянув на него, пытается спрятать руку, отворачиваясь, но Энзо гневно сверкает глазами.

— Покажи.

— Я в порядке…

— Елена.

— Правда, все нормально, — ее голос начинает предательски дрожать, и она поджимает губы, отведя глаза. Она, наверное, всегда будет бояться плакать перед ним, как бы ни было больно, потому что он всегда сильный, всегда уверенный и никогда не плачет. Она просто не может позволить себе быть слабой.

— Мне сказать еще раз? — Энзо сверлит ее недовольным взглядом, дергает на себя, и она сдается, покорно показав ему покалеченную руку. Он осторожно осматривает разбитые в кровь костяшки пальцев, на которых ранки почти не заживают и постоянно кровоточат, и тяжело выдыхает. — Я же учил тебя правильно бить: большой палец снаружи и согнут, чтобы не раздробить в кулаке, пальцы максимально ровно, по одной линии, а то без костей останешься. Разве не учил? — требует он ответа, и она опускает голову.

— Учил.

— Плохо, значит, учил, — шипит Энзо и, усадив ее на стул, торопливо поднимается по ступенькам, берет бинты, упаковку льда, возвращается и протягивает ей лед, — держи.

— Ауч! — не сдержавшись, Елена лишь на секунду теряет контроль, вскрикнув, после чего закусывает нижнюю губу и терпит, прижимая упаковку к руке. Очень хочется заплакать или хотя бы потопать ногами от боли, но она держится, понимая, что Энзо не одобрит такое поведение. И не важно, что она еще по сути ребенок.

— Правильно, больно, — кивает он, сев прямо на пыльный пол, — может, хоть после десятой ошибки запомнишь, как нужно обращаться с «грушей».

— Я запомнила…

— Ага, только почему у меня на руках нет такого количества крови, а? Хотя я занимаюсь даже чаще тебя.

— Я дура… — Елена облизывает губы и смотрит на него исподлобья, — я тебя расстроила снова, да?

— Знаешь, Котенок, — Энзо притягивает ее к себе и, взхломатив ее волосы, целует в лоб, — иногда ты меня страшно бесишь. Так и хочется взять за шкирку и выкинуть к чертям собачьим, — она сжимается под его взглядом, и он щелкает ее по носу. — Я ответил на твой вопрос?

— Д-да…

— Елена, — он недовольно щурится, — за столько лет ты могла бы запомнить, что я прекрасно знал, на что иду, когда забрал тебя из того приюта. Я хотел тебя учить, и я учу. Уже больше десяти лет. А ты учишься. Не всегда прилежно, но учишься. И я это вижу. И меня очень сложно расстроить, — Энзо рывком встает на ноги и, бросив на пол пакет со льдом, начинает осторожно и умело забинтовывать руку Елены. — Но имей в виду — мне плевать, сколько раз ты будешь ломать себе кости. Пока ты не научишься нормально драться, я не отступлю.

— Я тоже.

— Вот это моя девочка.

Он бросает на нее лишь один, короткий взгляд, а внутри все начинает плавиться. Ей ничего не нужно в жизни: ни дорогая одежда, ни разнообразная еда, ни машина, ни удобства. Только его поощрение и одобрение. Его улыбка. Он рядом. Просто он. И больше ничего.

За эти годы Энзо стал для нее не просто другом. Не просто старшим братом. Он стал учителем, первооткрывателем, обоими родителями одновременно, эталоном, кумиром, какой-то тенью Бога. Всем, буквально всем. Она могла бы дышать им, могла бы спать в его ногах, могла бы существовать только его словами, если бы он захотел. И это не было неуважение к себе или пресмыкание, это была любовь, чистая, глубокая, преданность и благодарность, благодарность за еще один шанс начать жить, за уроки, за все, что он ей дал.

А он дал ей действительно все. Дом, семью, одежды, еду, поддержку, опору и себя, без остатка. Он заботился о ней, делал все, чтобы у его «сестры» все было только самое лучшее, занимался ее воспитанием и обучением, напрочь забив на свободное время и личную жизнь. У него была цель — вырастить ее человеком, вырастить ее для себя, и он ни перед чем не останавливался на пути к ней.

— Нормально? — Энзо сдувает с глаз челку и скользит взглядом по вечно бледному лицу Елены. — Не жмет? Не хочу, чтобы эта хрень еще больше рану натерла, хуже будет. Так что, если не так, лучше сразу скажи.

— Нормально, — она отработанным движением дергает запястьем и позволяет себе секундную улыбку, после чего снова превращается в камень. — Спасибо.

Мужчина, еще секунду вглядываясь в ее лицо, встает и поднимается на второй этаж, закрывшись в душе. За эти двенадцать лет она изменилась: страх сменился уверенностью, она научилась управлять своими эмоциями, держать себя в руках, полностью контролировать свои действия. Единственное, что осталось — это благоговение перед ним. Если у него были проблемы или кто-то мешал ему жить, эта маленькая девочка была готова броситься с кулаками на обидчика, закрывая Энзо собой до последнего. И ей было плевать, куда идти и что делать, главное, с ним, главное, за ним, а все остальное словно и не имело значения.

А еще она выросла. Он даже не успел заметить, как маленькое, едва различимое от пола существо с грязными, слишком длинными волосами непонятного цвета, почти прозрачной, бледной коже, с тонкими конечностями выросло в сильную и красивую девушку с медовыми глазами и волосами цвета шоколада чуть ниже плеч. Она не любила длинные волосы, предпочитая убирать их в косичку или пучок, и с радостью бы состригла их до каре, но он слишком любил ее волосы. И она была красива, действительно красива.

Все чаще Энзо ловил себя на мысли, что смотрит на нее дольше, чем следовало бы. На темные волосы, сворачивающиеся от влажности в колечки, на длинные пушистые ресницы, на пухлые губы, не понимая, почему ему стыдно. Стыдно отмечать, что с каждым годом она все больше и больше меняется, становясь женственнее, стараясь не думать о том, что будет, когда у нее полностью сформируется фигура. Она стала ему членом семьей, если не ребенком, то сестрой. А сестру точно не хотят.

— Возьми себя в руки, — шипит он сквозь зубы, ударив кулаком по плитам, и прижимается к ним лбом, плотно прикрыв глаза.

Он настолько посвятил себя ей и ее воспитанию, что практически забросил любые отношения с другими девушками. Только изредка, раз в месяц, убедившись, что Елена крепко уснула, он позволял себе ночь с очередной любовницей, подцепив первую попавшуюся девушку, и отыгрывался на ней всю ночь. И ему не были нужны имена, обещания и контакты, ведь он знал, что дома ждет та, ради которой он теперь живет.