Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Кастро казалось, если Советский Союз ударит первым, то империалистам придет конец, придет конец высокомерным северным соседям, унижавшим все эти десятилетия своих латиноамериканских собратьев, а вместе с ними и всем угнетателям. Наступит эра свободы, процветания, благоденствия.

Ради светлого будущего Кастро без колебаний решался на жертву — Куба погибнет, но социализм победит. Возможно, ради этого, ради этой минуты он без колебаний согласился на размещение на острове чужих ракет, иностранных военных формирований. «Родина или смерть! Мы победим!» — стало смыслом его существования. Именно поэтому Кастро сохранял невозмутимое спокойствие перед лицом нависающей опасности. Алексеев догадывался о его жертвенной решимости, но не отдавал себе отчета, как далеко она простиралась.

Именно поэтому Кастро с крайним неодобрением и даже подозрительностью относился к появившимся в последние дни и часы идеям обменять американские ракеты в Турции на советские на Кубе. Опять, как и в начале века, янки устраивают торг за спиной кубинцев, пытаются разменять святую идею на какие-то ракеты!

О решении принести Кубу в жертву требовалось поскорее сообщить в Москву. Пусть они там в своих планах учтут, что Куба готова погибнуть ради торжества…

Все последние дни мысли Кастро кружились вокруг этой идеи великой жертвы. Но сообщение в Москву не складывалось, он никак не мог отыскать нужные слова, скромные, не выпячивающие героизм, а веские и доходчивые. А время поджимало. 26 октября Кастро получил доверительную информацию от президента Бразилии Гуларта, что вторжение произойдет в течение 48 часов. Сомневаться не приходилось. США не могли не проинформировать о высадке десанта членов Организации американских государств, организации, в которую совсем недавно входила и Куба. Решительный час настал!

Так что же конкретно происходило в Гаване? Сохранились документы тех дней. Начальник архивного управления МИД СССР Ковалев в январе 1991 года на международной конференции, посвященной этим проблемам, рассказал о содержании еще недавно секретных донесений посла Алексеева. Присутствовавший там сам посол Алексеев время от времени комментировал и дополнял свои шифровки.

Кастро, как и Сталин, часто путал день с ночью, выбиваясь сам из установленного природой ритма сна и бодрствования и ломая привычные стереотипы у всех, кто с ним соприкасался. Это в обычные дни, а тогда, в октябрьской круговерти он вообще перестал отличать свет от тьмы.

«27 октября в два часа ночи (время, естественно, кубинское) мне позвонил Дортикос, — докладывал в одной из своих шифровок в Москву советский посол, — и сообщил, что ко мне в посольство выехал Фидель Кастро. Он хочет обсудить последние события».

Спал ли Алексеев, в шифровке не сообщается, но встретил он своего друга Фиделя с обычным радушием. Кастро выглядел крайне взволнованным. Он сказал, что время решений пришло, он должен продиктовать письмо Хрущеву. До высадки американского десанта остаются считаные часы.

Нервничая, Кастро начал диктовать приехавшему с ним секретарю. Алексеев знал испанский язык (не раз переводил ответственные беседы), но не в совершенстве. Сегодня он едва улавливал смысл. Кастро путался, сердился, бросал фразу на середине и начинал все сначала.

Улучив момент, Алексеев покинул Кастро и передал в Москву короткую шифровку. В ней он сообщал, что Фидель находится в советском посольстве и готовит личное письмо Н. С. Хрущеву. В МИДе это сообщение получили в 14.40 в субботу и стали ждать сам текст послания. Наступил вечер, ночь, Гавана на связь не выходила.

Тем временем Фидель мучился над письмом. Нужные слова никак не находились, получалось коряво, плоско, без души, без сердца.

Алексеев давно уже понял, что именно силится и не может выразить Фидель. Но это оказалось столь ужасным, что не укладывалось в нормальное человеческое восприятие. Наконец посол пересилил себя. «Вы хотите сказать, что мы должны первыми нанести атомный удар?» — спросил он своего друга и замер, в глубине души надеясь на бурю протестов, на худой конец, просто на отрицательный кивок головой. Кастро остановился, потом, как бы взвешивая каждое слово, непривычно медленно проговорил: «Нет… Я не хочу сказать это впрямую. Нет. Но обстановка складывается так — они или мы? Чтобы не испытать самим первый удар, надо, в случае неизбежности нападения, стереть их с лица земли».

Алексеев подавленно молчал. О подобной возможности не хотелось и думать. Казалось, наступал конец света.

Так и не дождавшись ответа, Кастро вернулся к попыткам выразить свои чувства на бумаге. Только к 7 утра, он, как ему казалось, добился успеха или… отчаявшись, решил больше не испытывать судьбу. Письмо получилось, на мой взгляд, чем-то похожим на завещание или скорее, прощание.

Шифровки из Гаваны добирались до Москвы еще неспешнее, чем из Вашингтона. Оно и понятно: сначала текст шифровали по старинке, как в прошлом веке, вручную, потом муки с телеграфом и, наконец, такая же расшифровка. Еще счастье, если автор предпочитал краткость. Так что ничего необычного не было в том, то попавший в руки посольского шифровальщика текст в 7 утра местного гаванского времени вышел из шифровальной комнаты в МИДе в Москве только в 1.10, в ночь на воскресенье.

Об этом письме так много говорят, что я не могу не привести его полностью.

Дорогой товарищ Хрущев!

Анализируя создавшуюся обстановку и имеющуюся в нашем распоряжении информацию, можно сказать, что почти неминуема агрессия в ближайшие 24–72 часа. Возможны 2 варианта этой агрессии:

1. Наиболее вероятной является атака с воздуха по определенным объектам, имея целью только их разрушение.

2. Менее вероятным, хотя и возможным, является прямое вторжение в страну. Думаю, что осуществление этого варианта потребует большого количества сил, и это может сдержать агрессора, и, кроме того, такая агрессия была бы встречена мировым общественным мнением с негодованием.

Можете быть уверены в том, что мы твердо и решительно будем сопротивляться, какой бы ни была агрессия.

Моральный дух кубинского народа исключительно высокий, и он героически встретит агрессора.

Теперь я хотел бы в нескольких словах выразить мое сугубо личное мнение по поводу происходящих событий.

Если произойдет агрессия по второму варианту и империалисты нападут на Кубу с целью ее оккупации, то опасность, таящаяся в такой агрессивной политике, будет настолько велика для всего человечества, что Советский Союз после этого ни при каких обстоятельствах не должен будет допустить создания таких условий, чтобы империалисты первыми нанесли по СССР атомный удар.

Я говорю это, так как думаю, что агрессивность империалистов приобретает крайнюю опасность.

Если они осуществят нападение на Кубу — это варварский, незаконный и аморальный акт, то в этих условиях момент был бы подходящим, чтобы, используя законное право на самооборону, подумать о ликвидации навсегда подобной опасности. Как бы ни было тяжело и ужасно это решение, но другого выхода, по моему мнению, нет. Это мое мнение вызвано развитием той агрессивной политики, когда империалисты, невзирая ни на общественное мнение, ни на какие принципы и право, блокируют моря, нарушают воздушное пространство и готовят нападение, и, с другой стороны, срывают всякую возможность переговоров, несмотря на то что им известна серьезность последствий.

Вы были и остаетесь неутомимым защитником мира, и я понимаю, насколько горьки эти часы, когда плоды Ваших сверхчеловеческих усилий в борьбе за мир подвергаются серьезной угрозе.

Однако до последней минуты мы будем надеяться на то, что мир будет сохранен, и мы сделаем для этого все возможное, что будет в наших силах, но в то же время мы реально оцениваем обстановку и полны решимости встретить любое испытание.

Выражаю еще раз бесконечную благодарность и признательность всего нашего народа советскому народу, который был так по-братски щедр по отношению к нам. Выражаем также восхищение и глубокую благодарность лично Вам и желаем успехов в Вашем огромном и ответственном деле.

С братским приветом.

Фидель Кастро.

Сейчас удел историков оценить, правильно ли истолковал отец смысл письма или чего-то недопонял. К тому же следует иметь в виду, что в памяти отца намертво засели произнесенные Трояновским еще до получения текста послания слова о ядерном ударе. Именно они звучали в ушах отца и в тот день, и 30 октября, когда он писал подробное ответное письмо Кастро, и через полгода в мае, когда они встретились в Москве, и через пятилетие, когда он приступил к работе над своими мемуарами. Запомнилось главное — упреждающий удар. История столь же капризна, как и люди ее творящие. Мы уже видели, как в эпизоде с турецкими ракетами действовавшие лица уже на следующий день после кризиса начали настойчиво подгонять задачку под иной ответ.

Теперь давайте вернемся в Ново-Огарево, где собравшиеся вокруг обеденного стола немолодые и весьма ответственные мужчины решали судьбу своей страны, Соединенных Штатов Америки и всего остального мира.

— Выводить, и как можно скорее, — повторил отец, обращаясь одновременно ко всем присутствующим и как бы ни к кому.

Затем, спохватившись, он обернулся к министру иностранных дел:

— Товарищ Громыко, мы не имеем права рисковать. Если президент объявит о вторжении, пути назад у него не будет. Надо предупредить Кеннеди, что мы хотим помочь ему, — отец запнулся на слове «помочь», помолчал и твердо повторил: — Да, помочь, сейчас мы делаем общее дело, спасаем мир от толкающих нас к войне. Пошлите указание Добрынину в Вашингтон, пусть он встретится с Робертом Кеннеди и посоветует дождаться нашего ответа на вчерашнее письмо президента. Подчеркните, что ответ — положительный.

— Будет исполнено, Никита Сергеевич, — вставая из-за стола, глухим басом произнес Громыко.

Добрынин получил шифровку в 3 часа дня московского времени, в Вашингтоне разгоралось утро. [97] Прочитав указание Громыко, посол немедленно позвонил Роберту Кеннеди. Они встретились буквально через несколько минут. А тем временем совещание в Ново-Огареве продолжалось. Отец прервал тягостное молчание, буднично бросив к стенографистке: «Давайте начинать, Надежда Петровна».

97

В воскресенье 28 октября США перешли на зимнее время и разница во времени Вашингтона с Москвой стала 7 часов. В те годы в Советском Союзе не практиковали переход на зимнее и летнее время.