Никита Хрущев

Конечно, Хрущев немедленно узнал о выступлении Кеннеди. Советская разведка докладывала ему о всех военных приготовлениях США. Хотя в Кремле, так же как и в Белом доме, шли непрерывные совещания политиков и военных, советские средства информации ничего не сообщили 23 октября о выступлении Кеннеди и о блокаде Кубы. Все работы по установке ракет на Кубе проводились круглосуточно, но для их окончания и приведения ракет в боевую готовность требовалось еще несколько дней. Хрущев хотел иметь на Кубе мощную ракетную базу, но он не хотел войны, опасность которой возрастала. Для него важнее всего было в эти дни понять, являются ли действия США блефом или же американцы действительно готовятся нанести мощный удар по Кубе и советским ракетным установкам.

24 октября Советское правительство заявило решительный протест против блокады Кубы и других военных мероприятий США. СССР просил немедленно созвать Совет Безопасности ООН. Министр обороны СССР приказал привести Вооруженные силы страны в состояние повышенной боевой готовности, отменить отпуска и задержать демобилизацию старших возрастов. Советский Союз продолжал отрицать наличие на Кубе наступательного оружия, заявляя, что там находится только оружие, необходимое для обороны, и что «с требованием об удалении этой техники не может согласиться ни одно государство, дорожащее своей независимостью». На Кубе Фидель Кастро объявил о проведении всеобщей мобилизации. На срочно созванном заседании Совета Безопасности представитель СССР В. Зорин решительно отрицал наличие на Кубе ракет с ядерным оружием. Как можно было прочесть в советских газетах, В. Зорин «разоблачил извлеченные из кучи всякого хлама сотрудниками государственного департамента США утверждения о так называемом установлении советских ракетных баз на Кубе». В это время в пути находилось более 20 советских кораблей, и первые из них приближались к линии блокады. Хрущев вел себя спокойно и вечером 23 октября посетил Большой театр, понимая, что за океаном внимательно следят за каждым его шагом.

«Оставалась, – отмечает А. А. Громыко, – в тот момент еще одна задача: успокоить общественность. Но как? И вот тут Хрущев проявил завидную находчивость. Он предложил в высшей степени оригинальное решение.

Утром на заседании Президиума ЦК КПСС в тот день, когда никто ни о чем, кроме как о сложностях и об опасном состоянии отношений с Соединенными Штатами, и думать не мог, когда каждое сообщение из Вашингтона или Гаваны изучалось с самым пристальным вниманием… Хрущев вдруг предложил: “А не пойти ли членам Президиума сегодня вечером в театр? Давайте покажем и нашему народу, да и всему миру, что у нас обстановка все же спокойная”.

Такое предложение первоначально несколько удивило присутствующих. Но потом, когда все поняли заложенный в нем смысл, его охотно приняли. Что шло тогда в театре, не помню. Да, наверное, никто из присутствующих членов Президиума не очень внимательно интересовался тем, что происходит на сцене. Опера, балет или драма – для всех было все равно. Думали все о том, что делается там, в Западном полушарии. Но все честно и спокойно сидели, аплодировали, как полагается завзятым театралам.

На следующий день сообщение о том, что все члены Президиума ЦК КПСС побывали на спектакле, опубликовали газеты. Оно эффектно сыграло свою роль. Можно сказать, что сработало успокаивающе лучше, чем тысячи самых искусных лекторов» [153] .

К сожалению, такое ложно-значительное многословие является вообще характерным для воспоминаний Громыко. Историк напрасно стал бы искать в них информацию о его директивах послам в кризисных ситуациях или о расстановке сил в руководстве страны. Зато в них без труда можно найти почти все слегка подновленные идеологические штампы, оформлявшие в недавнем прошлом советскую внешнюю политику.

Президент США направил Хрущеву письмо с призывом соблюдать правила блокады. Кеннеди писал, что США не намерены открывать огонь по советским кораблям. «Мое желание, чтобы оба мы держались осмотрительно и не допускали, чтобы события осложнили положение и еще более затруднили контроль над ним». Это послание не было опубликовано в СССР, как и призыв У Тана приостановить перевозку оружия на Кубу. Аналогичный призыв исходил и от 89-летнего английского философа Бертрана Рассела. Кеннеди получил сообщение о появлении в Карибском море советских подводных лодок, что являлось серьезной угрозой для американских авианосцев.

Утром 24 октября два советских судна приблизились к линии блокады в 500 милях от Кубы. Их прикрывала подводная лодка. Навстречу шел авианосец «Эссекс» с вертолетами, оснащенными для борьбы с подводными лодками. Р. Макнамара отдал приказ – в случае необходимости атаковать советскую подводную лодку глубинными бомбами со слабыми зарядами, чтобы заставить ее всплыть на поверхность. Но Хрущев не хотел рисковать и приказал советским судам остановиться на линии блокады, предложив Кеннеди срочную встречу в верхах. Кеннеди отметил, что он готов встретиться с Хрущевым, но только после устранения с Кубы советских ракет. Воздушная разведка показывала, что они будут готовы к действию через несколько дней. Над Кубой дважды в день низко пролетали эскадрильи из восьми американских самолетов. Другие самолеты непрерывно следили за советскими подводными лодками. Новые советские корабли, приближаясь к линии блокады, останавливались в океане, однако некоторые получили приказ лечь на обратный курс. Монтаж ракетных установок и бомбардировщиков продолжался. Один из американских самолетов был сбит, и летчик погиб. Хрущев опасался, что Кастро может предпринять какой-либо неосмотрительный и опасный шаг. В своих первых посланиях к Кеннеди Хрущев придерживался угрожающего тона. Он называл действия американского президента «чистейшим бандитизмом», «безумием выродившегося империализма» и заявлял, что СССР не будет считаться с блокадой и сумеет защитить свои права.

Напряжение нарастало. 26 октября Кеннеди отдал приказ о подготовке к вторжению на Кубу. Узнав о гибели американского летчика, он приказал увеличить в несколько раз число самолетов, проносящихся над Кубой. Вечером 26 октября Кеннеди получил от Хрущева новое письмо, составленное в иных выражениях. Оно не появлялось в советских газетах. Письмо было продиктовано лично Хрущевым и даже не отредактировано. Советский премьер убедился теперь, что США не блефуют и что мир оказался на краю пропасти. Теперь и Хрущев просил Кеннеди проявить сдержанность, ибо «если разразится война, то остановить ее будет не в нашей власти. Я сам участвовал в двух войнах и знаю, что война кончается только после того, как прокатится по городам и селам, сея повсюду смерть и разрушения».

Хрущев не отрицал теперь, что на Кубе имеются советские ракеты. Он утверждал, что американская блокада поэтому не имеет смысла, так как все оружие уже доставлено на Кубу. Но ракеты находятся под контролем советских офицеров и не будут использованы для нападения на США, но только для содействия обороны Кубы. «В этом отношении, – писал Хрущев, – вы можете быть спокойны. Мы находимся в здравом уме и прекрасно понимаем, что если мы нападем на вас, то вы ответите нам тем же. Но тогда это обернется и против нас, и я думаю, что вы это тоже понимаете. Из этого следует, что мы люди нормальные. Как же мы можем допустить, чтобы произошли те несуразные действия, которые вы нам приписываете? Только сумасшедшие могут так поступать или самоубийцы, желающие и сами погибнуть, и весь мир перед тем уничтожить». Однако из мемуаров самого Хрущева позднее стало известно, что позиция, которую он называл «сумасшедшей» и «самоубийственной», все же имела место, и тревога Кеннеди, следовательно, была небезосновательной. Хрущев вспоминал: «Мои товарищи по руководству и я поняли, что наш друг Фидель совершенно не представляет, для чего мы поставили ракеты. Мы поставили их не для того, чтобы совершить нападение на Соединенные Штаты, а для того, чтобы не допустить нападения Соединенных Штатов на Кубу. Позднее, когда я принимал Кастро в Советском Союзе, я сказал ему: “Ты хотел начать войну с Америкой. Если бы война началась, мы как-нибудь выжили бы, но Куба наверняка бы существовать перестала. Ее стерли бы в порошок. И все же ты предлагал нанести ядерный удар”. – “Нет, – ответил Кастро, – я не предлагал”. – “Фидель, – вмешался переводчик, – ты же сам мне об этом говорил”. – “Нет”, – отбивался Фидель. Мы проверили стенограммы. Переводчик сказал: “Смотри, вот здесь – слово «война», здесь – «взорвать»”. Фидель был смущен» [154] .

Хрущев предлагал Кеннеди снять блокаду и дать обязательство не вторгаться на Кубу. В этом случае СССР заберет или уничтожит доставленное на Кубу ракетное оружие. Хрущев писал: «Мы с вами не должны тянуть за концы каната, на котором вы завязали узел войны, потому что чем крепче мы оба будем тянуть, тем сильнее стянется узел, и придет время, когда узел будет так туго стянут, что даже тот, кто связал его, не в силах будет развязать, и придется разрубить… Давайте не только перестанем тянуть за концы каната, но примем меры к тому, чтобы узел развязать. Мы к этому готовы» [155] .

Это письмо было явным шагом к компромиссу. Правда, уже на следующее утро, еще не получив ответа от Кеннеди, Хрущев направил ему новое послание, в котором требовал, чтобы американцы убрали свои ракеты с турецкой территории. Он предлагал провести в течение 2–3 недель переговоры с США по всему комплексу возникших проблем. Это не устраивало Кеннеди, и он ответил только на полученное вечером 26 октября письмо, оставив без внимания следующее. Кеннеди заявлял о готовности США снять блокаду и о том, что США не будут нападать на Кубу, если из этой страны Советский Союз уберет наступательное оружие. Одновременно, используя более конфиденциальные каналы, Кеннеди заверил Хрущева, что США уберут свои ракеты из Турции, но позднее – после ликвидации кризисной ситуации. Но в любом случае Кеннеди требовал немедленного прекращения всех работ по установке ракет на Кубе и удаления с нее под наблюдением ООН всего наступательного оружия. В конфиденциальном порядке он давал понять Хрущеву, что даже при желании президент США не в состоянии слишком долго сдерживать более жесткую реакцию американских властей на действия СССР. Послание Кеннеди от 27 октября было опубликовано в советской печати, что являлось, в сущности, официальным признанием присутствия советских ракет на Кубе. Не без внутреннего сопротивления и, возможно, не без борьбы внутри руководства, но Хрущев принял предложение Кеннеди. У него оставалось мало времени и очень небольшой выбор – или военные действия, или уступка. И он решил уступить. В письме от 28 октября Хрущев заявлял: «Я отношусь с пониманием к вашей тревоге и тревоге народов США в связи с тем, что оружие, которое вы называете наступательным, действительно является грозным оружием. И мы понимаем, что это за оружие».

Хрущев писал далее, что коль скоро США заявляют, что не совершат нападения на Кубу, то и мотивы, побудившие СССР поставить Кубе новое оружие, отпадают. Налицо все необходимое для ликвидации конфликта. Поэтому Советское правительство отдало распоряжение о демонтаже, упаковке и возвращении в СССР всего этого оружия.

Это был решающий день и шаг в ликвидации Кубинского кризиса. Обмен посланиями между Кеннеди и Хрущевым происходил помимо Ф. Кастро, который получал информацию от посла СССР на Кубе А. И. Алексеева. Но Кастро не считал заверения американского президента достаточной гарантией. Он требовал прекращения полетов разведывательных самолетов США, снятия торгового эмбарго и ликвидации Гуантанамо – военно-морской базы США на территории Кубы. Разумеется, у ООН не было экспертов по ракетам. Чтобы не оставлять никаких сомнений в своем миролюбии, Хрущев разрешил американским специалистам осмотреть советские корабли.