Никодимово озеро

— Какой ужас... Какой ужас! — повторила . Алена, машинально сплетая пальцы. — Даже руки задрожали!.. Сережка, он не знает, что говорит! Ты не подумай, слышишь?! — Она подергала его за рукав.

Сергей отстранился.

— Ничего я не думаю...

— И не озлобляйся, пожалуйста! — попросила она.

— Злости на него у меня нет.

— А на меня, Сережка?

– На тебя я и злиться не умею!

Алена повторила:

— Какой ужас...

Она снова переплела гибкие пальцы и замолчала, потому что из больницы в легоньком сером сарафанчике вышла Галина. И пока она торопливыми шажками переходила через дорогу, оба молчали. Потом Алена посмотрела на Сергея. Ему было и неприятно и стыдно отправлять ее на это заранее бесполезное дело.

— Подожди меня здесь, ладно? — сказала Алена.

Сергей не ответил. А когда она ушла, он почувствовал себя жалким.

* *

*

Судя по всему, разговор между Галиной и Лешкой был нелицеприятным. Лешка сидел, прислонясь к подушкам, растерзанный, со взъерошенными волосами. Тяжело дышал. Фланелевая пижама, соскользнув со спинки, валялась, мятая, в его ногах. А на полу, у окна, поблескивал, отбрасывая в угол яркие желтые лучики, крохотный, плоский, овальной или каплеобразной формы медальон. И это было первое, что бросилось в глаза Алене, когда она вошла в палату. Она задержалась у входа, и Лешка, проследив за ее взглядом, стал тоже глядеть на медальон в углу. Потом спросил:

Зачем пришла? — Алена шагнула к окну, чтобы подобрать красивую Лешкину игрушку, он удержал ее: — Не тронь!

Алена остановилась. Взяла пижаму с кровати, молча уложила на табурет. Потом, стараясь не помять белья, присела на уголок свободной кровати, против Лешки.

— Что тут у тебя?.. — Она не договорила.

— Пришла, как все, мотать из меня душу?

Алена моргнула, пряча в коленках сомкнутые ладони.

— Нет... Я, Лешка, не умею мотать. Пришла поговорить с тобой.

Лешка поколебался в непонятном раздумье. Поправил рубашку на груди, спросил:

— Ты вместе с Серегой шлендала по моим следам?

— Не всегда, — сказала Алена.

— Что вы разнюхали? — Поправился, чтобы смягчить вопрос: — Что вы знаете обо мне?

— Я ничего не знаю, — сказала Алена. — Только приблизительно. Сережка не посвящает меня в эти дела. Считает, что есть основания... А я не имею права сказать, что он ошибается!

Лешка не обратил внимания на ее последнюю фразу. Лицо его в разговоре с Аленой опять приобрело решительное выражение, в чуть приспущенных уголках губ залегли упрямые складки.

— Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!

— Я не буду выпытывать, — предупредила Алена. — Я врать ему не умею.

— А что же ты умеешь? —- презрительно сощурился Лешка.

— Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне... — сказала Алена. — Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?

— Мне нечего рассказывать! — резко ответил он.

— Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?

Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.

— Были... — сказал наконец он. — Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! — почти выкрикнул Лешка.

Она съежилась под его взглядом. Потом встала — распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.

В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.

— Это невозможно, Лешка!

— Значит, возможно!

Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.

— Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!

Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.

— Зачем ты связался с ними, Лешка?!

— С кем? — жестко переспросил он.

— Ты знаешь, о ком я говорю...

Лешка скомкал в руках мятую простыню.

– Я не связывался... Я люблю, понимаешь?! Нет… Люблю! — Голос его зазвучал с надрывом, как это нередко случалось у Галины. Впрочем, Алена верила его боли. — И для меня нет ничего на свете, кроме нее! И никого нет! Мне плевать на остальное!

— А за что, Лешка?.. — спросила Алена. — За что ты любишь ее? Ведь неправда, что это бывает без причины... Человека обязательно за что-то любят... Что-то в нем должно быть...

— Ложь. Брех-ня! — сказал Лешка. — Люблю — и все! Понимаешь?! И пойду за нее на смерть!

Алена молчала, долго, пристально вглядываясь в него, как бы стараясь проникнуть в глубину его состояния.

А он впервые, может быть, смилостивился над ней, снизошел или посочувствовал, но голос его прозвучал мягко, когда он сказал:

— Ты должна знать, как это бывает... Ведь ты... — Он запнулся. Потом досказал: — Тоже любила. — И виновато посмотрел на нее.

— Да... — кивнула Алена. — Да. Почему любила? Люблю...

— Ну вот! — сказал Лешка. — Чего же спрашивать?

Она повторила:

— Да! Но это не должно мешать человеку быть чистым. Наоборот! Ведь это требует чистоты! Порядочности, благородства!

— Кого ты мне цитируешь? — спросил он. — Ты слышала это в кино или прочитала. В жизни, когда это случается, ни о чем не думаешь!

— Неправда, — упрямо повторила Алена. — Ничуть не правда! Сама становишься требовательней к себе. И лучше становишься!

Лешка натянуто усмехнулся.

— Ты, наверное, училась этому по моральному кодексу? У тебя другого чтива дома нет?

Алена шевельнула сведенными к переносью бровями. Помедлила у стены, подавляя естественное желание повернуться и уйти. Подошла ближе к его кровати.

– Пусть так. Пусть все — как ты говоришь... Давай не об этом. Я и пришла к тебе за другим. Ведь там, в усадьбе, случилось, Лешка, самое страшное! Страшнее чего уже не бывает: там был убит человек, Лешка... — проговорила она почти шепотом. Он глянул на дверь.

— Я никого не убивал! Я никого не трогал, поймите это!

Алена снова отошла к стене, заложила руки за спину.