Никогда не кончится июнь

Необыкновенно лирическая музыка, цепляя самые тонкие струны, вознеслась в вышину. Как будто… Но через минуту боль вернулась — сначала одной темной ноткой внизу, на миг перерубив чистую песню. Потом чуть громче и чуть заметнее, заодно понизив регистр Алиной темы… И вот тут, на самом пике, наступил обрыв.

Видимо, здесь должна была вступить в ход моя фантазия.

Замысел автора я уяснила, но придумать конец в соответствии со стилем Горячева оказалось не так-то просто. Все время получался какой-то повтор его темы, а мне хотелось развития, глубины и напряжения… Окончание должно было явиться не затуханием, а кульминацией, апогеем «Эха».

В какой-то момент мне даже показалось, что я взяла на себя непосильную задачу.

Наконец, сыграв произведение несколько раз подряд, я как будто уловила настроение композитора и сама наполнилась тем отчаянием и ясной, но угасающей надеждой, которые владели им. В своем окончании я усугубила эту боль, обострила тему любви до пронзительности и крика, и в итоге обе темы в моем варианте насытились отголосками друг друга и стали единым целым.

Закончив, я облегченно выдохнула, откинулась на спинку стула и внезапно поняла, что безумно устала и хочу есть.

— …«Фиат» на месте, шины проколоты, — раздался из коридора веселый голос Степы. — Все идет как по маслу!

Разминая пальцы, я повернула голову в сторону прихожей и увидела улыбающуюся Степину рожу.

— Все в порядке! Ты что, не рада?

Заявление, что все идет как по маслу, почему-то царапнуло меня где-то внутри.

Но причина этого была мне непонятна, и делиться своими сомнениями я не стала.

— Есть хочу! — неожиданно пожаловалась я.

— Да, засиделась ты… — протянул Степа. — А время-то…

— Время?.. — я подняла глаза на часы и… ахнула!

Девятый час!

Работа над «Эхом» так захватила меня, что я незаметно просидела над ней весь день! Теперь я знала наизусть каждую мелкую трель и каждый нюанс, но на путешествие в кафе «Лабиринт» времени оставалось совсем мало…

— Ты так сосредоточенно писала, что я не решился тебя беспокоить…

— Правильно… — одобрила я рассеянно, вновь чувствуя нарастающую неясную тревогу. Вечер подкрался так незаметно!..

— Так я пойду разогревать? — без тени волнения осведомился парень.

— Степа!

Я встала со стула, потом снова села.

Он хлопнул белесыми ресницами.

— Что?

Я и сама не знала, что. Мелодия «Эха» начала медленно уходить из пальцев и сердца, освобождая место легкой дрожи волнения. И оно не замедлило сразу же просочиться в мои поры.

— Ты говоришь, «Фиат» обезвредил?.. — спросила я, понимая, что это не имеет для меня никакого значения.

Степа же, напротив, придавал своему геройскому поступку огромную важность.

— Да, я же говорю. Сейчас поедим и разойдемся — я на свой пост, ты в кафе. Связь по рации, то есть по мобильнику!

Я помотала головой.

— Нет.

— Что — нет? — не понял рыжий.

Я вновь встала со стула, схватила карты и сунула их в сумку.

— Есть некогда, говорю. Скоро начнет смеркаться. Нужно успеть до темноты!

— Я есть хочу! — заканючила юная душа.

— Не выйдет из тебя разведчика, — укорила я, застегивая неудобные летние туфли.

— Даш, ну я быстро… Ты и до остановки не успеешь дойти, как я буду уже у дома Чекнецкого!

По тому, как уверенно Степа принялся нарезать аппетитный ржаной хлеб, я поняла, что в моем ответе он не нуждается.

Спорить с ним? Называть рабом желудка? Упрекать? Накануне этой ночи?

При виде быстрых, размашистых движений, которыми парень орудовал ножом, у меня невольно потекли слюнки, и, чтобы подавить желание впиться в ломоть и остаться на обед, я быстро метнулась в коридор и в спешке зацепила полку с книгами и опрокинула лежащий сверху толстый том сочинений Пушкина.

Степа на мгновение перестал терзать буханку.

В этот момент он был мне противен как никогда.

Громко чертыхнувшись, я выскочила на площадку и неожиданно попала в объятия бредущего снизу Стаса Ревицкого.

Его русая прядь полоснула меня по щеке. Я невольно отпрянула и наступила на задник собственной дурацкой туфли.

Черт, как жалко, что мои любимые шлепанцы…

Стас расплылся в улыбке.

— Куда ты так летишь, как бешеная?

— Сам ты бешеный! — не раздумывая, ответила я и легонько отпихнула его обеими руками.

— Даша! — окликнул он меня доброжелательно.

Я обернулась.

— Твое? — радостно вопросил Стас.

Я опустила глаза и увидела, что художник держит в руке мой шлепанец. Тот самый, который я бросила возле урны.

— Мое! — глядя на его умильный вид, я невольно расхохоталась.

— Ну так держи, Даша-растеряша! — вновь разулыбался сосед, и не успела я вымолвить, что его находка мне больше не нужна, как Стас уже исчез в своей квартире.

На площадку выскочило еще одно действующее лицо.

Это был Степа со сковородкой в руках.

— Даша! Борщ на столе! — донеслось в спину в тот момент, когда за мной уже закрывались двери лифта. И чуть позже, и, соответственно, уже чуть глуше: — Чей туфля?..

Скрипучая кабинка поползла вниз, старый лифт шатался из стороны в сторону, а сердце мое все сильнее сжимали тиски.

Все идет как по маслу…

И отчего-то именно это, именно то, что все идет как по маслу, странно пугало меня.

…Ноги сами собой замедляли ход, и я брела к остановке, словно проговоренный к смерти к месту своей казни. Вечер выдался хмурым, солнце едва проглядывало из-под тяжелых синих туч, и остановка была почти пуста. Кроме меня, пожелали ехать в сторону «Даниловского» только старый-престарый дед, одетый, несмотря на жару, в осеннюю куртку непонятного цвета, и тощая тетка с подбитым глазом, которая чуть ли не по земле волокла дребезжащую бутылками сумку.

В этой компании я обреченно вошла в подошедший автобус и села к окну.

ГЛАВА 44

Вот уже минут десять Степа стоял за березой возле дома Олега Чекнецкого, наблюдая за подъездом. «Фиат» с проколотыми шинами отсюда тоже просматривался. Машина стояла спокойно, осев на четыре своих спущенных колеса. В желудке Степы приятно разливался чай, плескался борщ, вперемешку с хлебом лежали сытные пельмени… Стояние на посту казалось ему не более чем пустой формальностью.