Никогда_не...
Шрифт:
Смотреть на то, как он живет, вернее, доживает, было тяжело. Нюхающие клей дети, беременные двенадцатилетние девчонки, малышня, играющая возле трупа собаки, над которой роятся мухи — а еще их блестящие глаза и белозубые улыбки, задиристость и даже попытки позировать перед камерой. Все это имело оглушительный успех и резонанс. Я же, уезжая из города, на окраинах которого в картонных коробках обитало больше людей, чем на опустевших, когда-то центральных улицах, понимал одно — если бы не камера, я бы не смогла пройти через все это.
Я начала смотреть на мир сквозь объектив, чувствуя, что так мне становится легче. Что этим я ставлю невидимую стену между собой и реальностью, которую не всегда могла спокойно принимать.
Снимки тогда получались ужасающие, настраивать выдержку и фокус я совсем не умела, да и реакцию мое вмешательство вызывало самую негативную. Родители вдруг объединялись и начинали вместе кричать уже на меня, требуя, чтобы я не лезла в их дела и шла себе занималась чем-то полезным. Но даже в эти моменты я ухитрялась их фотографировать, прячась за объективом, чтобы не реветь и не обижаться. Без камеры я становилась какой-то слишком уязвимой. И мне это ужасно не нравилось. Кто угодно мог воспользоваться моей слабостью.
Вскоре, убедившись в том, что этот «заскок» — дело продолжительное, меня отправили на фотокружок и тем самым избавились от моего постоянного вмешательства. Теперь круглые сутки я шаталась по окрестностям, училась фотографировать движущиеся и неподвижные предметы, после чего закрывалась в ванной с проявителем и красной лампой, и часами рассматривала свои шедевры на пленке.
Привычка скрываться за камерой осталась со мной и до этого времени. Когда ты смотришь в объектив, ты отключаешь все личные чувства, все эмоции, какими бы острыми они ни были. Ты — око мира, безжалостное и бесстрастное, взгляд безликого наблюдателя, лишенного любых человеческих слабостей — и чем непредвзятее и честнее ты отображаешь реальность, со всеми подробностями и мелочами, тем правдивее и выразительнее получится фото.
Человек способен отвернуться от неприглядного, закрыть глаза на то, с чем не хочет мириться. Бесстрастная линза аппарата — нет. У неё нет чувств, нет предпочтений и нет слабостей. И фотограф — лишь ее продолжение, живые руки, обслуживающие великое бесстрастное божество. Слуга, способный помочь остановить мгновение.
К своей работе я отношусь с долей мистицизма, в чем редко кому признаюсь. На частый вопрос, который мне задавали: «Скажите, в чем секрет ваших фото?» я всегда отвечала кратко, не углубляюсь в детали — в честности. Не всегда этот ответ устраивал тех, кто задавал мне вопросы, многие считали, что я просто не хочу делиться личными находками. Но говорила я правду, пусть и без лишних объяснений. Только когда ты отключаешь личное и открываешься навстречу миру, каким бы прекрасным или ужасным он ни был, ты делаешь уникальные снимки.
Поэтому, гуляя по городу и постепенно отдаляясь от центра, я фотографирую все, на что упадёт взгляд. На заброшенный дворец пионеров, на большую продуктовую базу на месте бывшего детсада, на осыпавшуюся штукатурку на стенах домов, на самодельные качели и странные игрушки из пивных бутылок и шин.
Каждое место и человек имеют своё лицо. Субъективное отношение может скрыть то или иное, исказить правду. Взгляд через линзу — никогда.
Когда я спохватываюсь, мои смарт часы показывают ровно четырнадцать. Черт, черт, черт! Как раз то время, которое я запланировала для тренировки! Пешком добежать я уже не успею, поэтому вызываю такси и мчусь обратно в центр. Я, конечно же, опоздаю, но совсем ненадолго. Расстояния в нашем городе не такие уж большие. О пробках и забитом трафике никто даже не слышал.
Спустя двадцать минут, запыхавшись, я подбегаю к
спортшколе, на ходу готовясь убеждать тренера в том, чтобы продал мне абонемент на оставшиеся десять дней. Не люблю я все эти соглашения на словах. Вроде бы такая приятная уступка — оплатите позже. А на самом деле — раз нет оплаты, нет и гарантий. И прав у тебя никаких нет. И кто-угодно может занять свободное время, опоздай ты хотя бы на пять минут. Меня такое совсем не устраивает. Приходить вовремя я не привыкла, как и все увлекающиеся люди.Подбегая по усыпанной гравием аллейке к корту, я чувствую все возрастающую злость. Черт, так оно и вышло! Все, как я ожидала! Мое время заняли.
На корте находится… нет, не вчерашний тренер, делаю я вывод, приглядываясь издалека. И не воспитанник школы. Кто-то взрослый… не подросток… Скорее, молодой мужчина. Какого черта? Ведь сказано же было — взрослые сюда допускаются только разрядники. Их долбанный спонсор уже сыграл, а других здесь днём с огнём не найти.
Мой «соперник», занявший время, которое я застолбила для себя, разминается с мячом у стенки — и постепенно замедляя шаг, я чувствую, как раздражение, с которым была готова устроить разборки, сходит на нет. А потом и вовсе сменяется интересом, переходящим в приятное удивление. Я даже прекращаю двигаться в его сторону, останавливаясь в нескольких метрах как вкопанная и наблюдая с открытым ртом.
Черт побери… Если то, что он делает, является признаком хоть какого-то разряда, значит, хорошо, что я так и не попала на тренировку. В идеале, мне надо брать ноги в руки и убегать куда подальше, пока не опозорилась со своим выдуманным «вторым взрослым».
Слабо постукивая ногой в такт упругим звукам отскакивающего мячика, я насчитываю сорок мячей, отбитых с разного настояния — влёгкую, словно играючи. Незнакомец перемещается по площадке с пластичной уверенностью, словно танцор — никаких резких движений или выпадов. Кажется, что он совершенно не напрягается, чтобы контролировать мяч — тот будто привязан к его ракетке невидимой нитью и сам следует за ней. Этот эффект становится настолько реалистичным, что мне приходится зажмуриться и тряхнуть головой, чтобы избавиться от видения этой несуществующей нити.
Мой «соперник» тем временем продолжает, отходя на большее расстояние и меняя тактику. После легкой разминки следует череда мощных сильных ударов издалека — я вижу, как азарт игры пусть даже без напарника захватывает его, как движения становятся размашистым и резкими, амплитуда полета мяча — более широкой и сложной. Я стою, по-прежнему приоткрыв рот, и даже не собираюсь вмешиваться. Мне совершенно не жаль моего времени — да пусть забирает хоть все, оставшееся до конца часа. За такое визуальное удовольствие, которое я получаю от наблюдения за его игрой, не жаль заплатить упущенной тренировкой. Только пусть играет ещё, пусть не останавливается.
Руки автоматически тянутся к камере чтобы сделать пару снимков в динамике, но, одернув себя, тут же убираю их. Нет, это не то впечатление, между которым хочется поставить невидимую и тонкую стенку. И уж тем более — воспринимать бесстрастно и отстранённо.
Он опять меняет приём игры — и я подхожу ещё ближе, чтобы видеть все, чтобы не упустить ни одной мелочи. Теперь он тренирует подачу и стремительный, с напором, выход к сетке, которую заменяет стена. В тот же самый момент я понимаю, что это только половина из того, что могло бы быть. И что по-настоящему красота зрелища раскрылась бы в парном матче, если бы по ту сторону был равноценный игрок. По тому, с какой самоотдачей играет незнакомец, как он увлечён, мне кажется, что ему и самому этого бы хотелось — в азартной и динамичной манере начинают проступать агрессивные нотки, мяч врезается в стену, как будто желая ее пробить, и каждый следующий взмах ракетки сопровождает негромкий вскрик. Он разозлён? Что-то пошло не так?