Никогда_не...
Шрифт:
— Думаете, она не жалела об этом? — осторожно интересуюсь я, потому что слишком уж знакомые нотки вечной истории «Зачем тебе этот большой город?» слышатся в рассказе Гордея Архиповича. Забавно, что желание вырваться и уехать в столицу у Артура — ещё и семейный сценарий. Кто знает, может эта тяга к жизни, максимально не похожей на провинциальную, досталась ему от… Ларочки (никак язык не поворачивается назвать ее бабушкой) Хотя, конечно же, социальный выбор, это, в отличие от внешности не передаётся по генам, но… Кто знает, кто знает. А вдруг неспроста такие совпадения?
— Та жалела, конечно, как же ж без этого, — неожиданно соглашается со мной Гордей Архипович. — Говорила, увесь перший год снилось ей, шо она встае, будильник трезвонить, а она бижить- опаздуе
— И что, сдержала слово? Никуда не уехала? — осторожно спрашиваю я, чтобы, наконец, проверить свою догадку о том, что Ларочка могла не выдержать сельской жизни и сбежать.
— Сдержала. А як же. Назавжди и осталась. Й щас лежить на нашому местному кладбище, под грушами. Сам те груши садив, Полинка. Бо Ларочка…
— Очень груши любила. И в подарок принимала только фрукты и цветы, — зажав рот рукой от неожиданности, этими словами я пытаюсь сгладить потрясение, которое произвели на меня слова Гордея Архиповича. То, как буднично и резко он оборвал эту сказку своей сильной любви, своего счастливого брака.
— Твоя правда. Точно так и було. Ще й слива там рядом есть. Й коли прихожу до неё — а там и мое место рядом заготовлено, я там теж лежать буду, — так завжди ей кошик с фруктами оставляю на могилке. Шоб все як раньше. Все, як она любила.
— А… что случилось? — наконец, решаюсь на главный вопрос я. — Что с ней произошло?
— Родами померла, — как-то сухо и слишком спокойно отвечает Гордей Архипович, и из его голоса исчезают едва уловимые лиричные нотки, которые звучали, когда он рассказывала о том, как носит подарки на могилу жены. — Дуже тяжка ситуация була, й наши врачи, сельски предупреждали, й городски, як в область на консультацию ее возив. Але она знов уперлася рогом — Гордей, как хочешь, а не отговаривай меня! Хочу родить тебе ребёнка, ты ж создан быть отцом! А я, Поля, може й стыдно зараз сказать, не соглашався с нею. Не хотив я нияких детей, с нею одною быть хотив. И хто знае, де больше щастя моего було б — с нею, але без всего мого выводка. Чи все ж таки з усим нашим родом, з нашею семьей, якой у Ларочки не стало и яку я ей пообещав. А, значит, она не зря прожила — хай недовго та не зря. И уже никому з наших дитей та онукив, ще й правнукив никто не скаже — ах ты ж сирота безродна! Детдомовка! А якщо кто и задумае якусь гадость — так мы один за одного горою станем. Тому що семья, Поля, це святе. На таке посягать нельзя, ни словом, ни делом. Сильно багато за цим стоить, деяки життя за це положили, шоб просто так играться людьми, понимаешь?
— П-понимаю, — говорю я, неожиданно не чувствуя страха, только досаду. В том, что Гордей Архипович знает все обо мне с Артуром я уже не сомневаюсь — не зря он так широко открыл мне своё сердце, не зря пошёл с таких козырей, обезоружил такой откровенностью. Сейчас он будет просить меня отстать, оставить в покое его внука, а я — не имею уже сил ни спорить, ни доказывать свою правоту. И единственное, что меня интересует сейчас — это почему не удалось спасти жизнь Ларочки, ведь Гордей Архипович был готов для неё на все — неужели допустил, чтобы она подвергала себя опасности?
— А как так вышло? Ваша сельская медицина не справилась? — я не спешу каяться и возвращаю разговор в его прошлое. Гордей Архипович тут же понимает это и решает меня, видимо, дожать.
— Там все не так просто було, Поля. Мы вже й договорились,
шоб Лара в областному роддоме рожала, тим паче, й показания в неё серьезные были. Та он взяв и на мойку закрывся як на зло. А в Лары ще й роды раньше начались, Тамара була крупною, в наш род пошла. От Ларе дуже тяжело носить було, и… не дотерпила до срока. Пришлось рожать у нас — так она два дня мучилась, там кесарево потрибно було, наши идиоты не зразу це поняли, лише коли я пригрозив, шо пересажаю их всех, коновалив, допомогли малой родиться. А потом… Вже понятно було, шо Ларочка дуже слаба — крови потеряла багато, ще й сердце сдавать начало… Я ледве з нею попрощатись успив, та… Це вже инша розмова, мы щас не про те, — несмотря на то, что Гордей Архипович сам пошёл в разговоре до конца, кажется, кое где силы он всё-таки не рассчитал.— Так шо отак…. Хоч с третьего разу, писля двох выкидишей, але все ж таки она народила — хоч я и не просив про таке, ты не думай! Никогда не просив! — уловив мой взгляд, в котором читается один вопрос: «Зачем?! Ну не получалось, так жили бы без детей, вы же были так счастливы!» — Тому так и бережу нашу симью, Поля. Дуже великою жертвою она мени досталась. Сказалися Ларе и условия в детдоми, й тяжести, шо таскала по кухни. Ще й возраст все усложняв, врачихи казали — ой, поздно вже для першой дитини, вы, жиночка, старородящая! Я им думав рот за таке порву, а она мене успокаивала — спокойно, Гордей, спокойно. Мне же не двадцать два, как тебе. Свята душа була, немае таких больше…
— А… — поражённая очередной догадкой, снова едва могу собраться с мыслями я. — А сколько ей было на то время?
— Та сколько… — недовольно бурчит хозяин поместья. — Давай разом посчитаемо. Сюда она приехала у двадцять пять — одразу после института. Мени тогда девятнадцать як раз стукнуло, — и пока мои глаза продолжают лезть на лоб, продолжает. — Мы с нею дуже швыдко закрутили, а шо? Якшо влюбились одне в одного, нашо чекать? Через пив-года вже й поженились. Ей стукнуло двадцать шисть, мени — двадцять. Ота фотография, шо ты без мене разглядувала — як раз в год нашего одруження зроблена. Потим два-три роки у нее все от эти неудачи были. И в двадцять девять она Тамарой забеременила. Так врачихи хиба шо не кричали на неё — таз узкий, старородящая, куда лезешь! Вспокоились вже когда я почав с Ларою до больницы ходить. Мени страх як надоело, шо она оттуда наче с хреста знята приходить.
— Какое же свинство, — только и могу сказать я, понимая, что сейчас ситуация если и поменялась, то не намного, порицания стали тише, но никуда не делись. Но ещё один факт из этой истории не даёт мне покоя — как я только не обратила внимания раньше? Ведь Гордей Архипович четко сказал — Лара в год начала войны собиралась в школу, а он только по селу в одной рубашке гонял. — Так Ларочка тоже была старше вас? Как удивительно. А говорят, что такого раньше не было и вообще… чуть ли не за неприличие считалось.
— Ну, не знаю, неприличие чи не, але в нас ей й слова никто не сказав. Бо знали — чуть шо, в мене й вила наготове, й топор гострый, я с ним, если шо, дуже добре обращаться умею, — я почему-то воровато оглядываюсь вокруг в поисках топора как последнего аргумента в нашем разговоре, но, к счастью не нахожу. В то время как Гордей Архипович снова выворачивает разговор в то русло, которое заставляет мой лоб покрыться испариной.
— А насчёт того шо «тоже» старша — шо, Поля, знакома картина, так? Чи думала, не здогадаюсь, не розкушу уси ваши выбрыкы?
Он долго молчит, все так же задумчиво подкручивая ус, пока я бегая взглядом по стенам, цепляюсь за каждую мелочь, лишь бы не отвечать ему. Приходится хозяину меня поторопить.
— Отвичай! — от его резкого окрика я подскакиваю на стуле и понимаю, что тянуть резину не имеет смысла.
— А когда вы…э-э… поняли? — надеюсь, что мой голос при этом не звучит как у овцы на заклании.
— Ага. Ще пограть у вопросы хочешь… — тянет Гордей Архипович. — Ну добре. Одразу почти, Поля. Та не по тоби, по Артуру. Вин же такий дурак як я — якшо влюбився, все на лоби написано. Ще й не дай боже однолюб…