Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Из букета целого сирени Мне досталась лишь одна сирень, И всю ночь я думал об Елене, А потом томился целый день.

(«Из букета целого сирени…», 1917)

После ярких и насыщенных символами и образами стихов «Колчана» эти стихотворения порой кажутся слишком простыми.

Не добившись взаимности, поэт тоскует в Париже по африканским просторам, так как понимает, что во Франции его ждет казенная канцелярская работа.

Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору, В Африку, как прежде, как тогда, Лечь под царственную сикомору И не подыматься никогда.

(«Вероятно, в жизни предыдущей…», 1917)

Но бежать ему некуда, он связан по рукам и ногам обстоятельствами, от него не зависящими, и он играет в Париже роль Дон Жуана, влюбленного в чужую невесту. Среди стихотворений традиционных, без ярких образов, с набором привычных размышлений о неразделенной любви вдруг рождается настоящий шедевр с роковым пророчеством и эмоционально насыщенными строками, полными подлинных высоких чувств. Это стихотворение «Я и Вы» (1917). Здесь вновь, как когда-то в юности, любовь и смерть у поэта неразделимы:

Да, я знаю, я Вам не пара, Я пришел из иной страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны. …………………………………. И умру я не на постели, При нотариусе и враче, А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще. Чтоб войти не во всем открытый, Протестантский, прибранный рай, А туда, где разбойник, мытарь И блудница крикнут: вставай!

Какая точность в описании будущей смерти, до которой оставалось всего четыре года! Откуда же это страдание о посмертном наказании? Поэт понимает, что за все земные грехи ему придется отвечать, и чувство глубокого раскаяния вырывается из его души:

…И умер я… и видел пламя, Не виданное никогда: Пред ослепленными глазами Светилась синяя звезда.

(«Я вырван был из жизни тесной…», 1917)

Синяя звезда — символ падения, символ греха, символ утренней звезды Люцифера. Гумилёв понимает это, но страсть сильнее разума:

…Но что же делать мне, когда Я наконец так сладко знаю. Что ты — лишь синяя звезда.

(«Синяя звезда», 1917)

Елена Дебуше для поэта, как песня. Как возможность совершить грех и покаяться, не совершая самого греха:

…И рад я, что сердце богато, Ведь тело твое из огня, Душа твоя дивно крылата, Певучая ты для меня.

(«Дремала душа, как слепая…», 1917)

В другом стихотворении «Много есть людей, что, полюбив…» (1917) Гумилёв пишет об этом, охватившем его душу грехе:

…Если ты могла явиться мне Молнией слепительной Господней, И отныне я горю в огне, Вставшем до небес из преисподней.

Поэт делает весьма кощунственный для православного человека выбор в канцоне «Храм Твой, Господи, в небесах…» (1917), он предпочитает земное небесному, дьявольское наваждение овладевает им:

…Ведь отрадней пения птиц, Благодатней ангельских труб Нам дрожание милых ресниц И улыбка любимых губ.

Сквозь ироническое восприятие действительности сквозит явное разочарование жизнью. Гумилёв надеялся на легкий успех, а Елена Карловна, видимо, принимая знаки внимания, объявляет, что она — невеста и любит другого:

Мой альбом, где страсть сквозит без меры В каждой мной отточенной строфе, Дивным покровительством Венеры Спасся он от ауто-да-фэ…

Высмеяв любовь к американцу, Гумилёв пророчествует с тонкой иронией о том, что альбом с его стихами, который он заполнял как раз в это время Елене Карловне, будет стоять в библиотеке ее внука и по нему напишут его биографию:

Вот и монография готова, Фолиант почтенной толщины: «О любви несчастной Гумилёва В год четвертый мировой войны»…

(«Мой альбом, где страсть сквозит без меры…», 1917)

Конечно, нельзя доверять Одоевцевой, когда она писала в своих воспоминаниях от лица Гумилёва, приводя якобы его слова о парижском цикле стихов: «Ну и, конечно, влюбился. Без влюбленности у меня ведь никогда не обходится. А тут я даже сильно влюбился. И писал ей стихи… А я как влюблюсь, так сразу и запою. Правда, скорее петухом, чем соловьем…»

Возможно, не все удачно было в этой любви и стихах, посвященных Елене Дебуше. Были и проходные, такие как «Об озерах, о павлинах белых…», или уныло-печальные, навеянные ее недоступностью.

Гумилёв призывает своих героев (стихотворение «В этот мой благословенный вечер…», 1917), Гафиза, Гондлу, Мика и Луи, Дон Жуана и даже дракона и Будду, чтобы еще больше оттенить чувство тоски по неразделенной любви:

…И пошли мы пара вслед за парой, Словно фантастический эстамп, Через переулки и бульвары К тупику близ улицы Декамп.

Именно в этом переулке в ту пору и жила Елена Карловна. В другом стихотворении «Так долго сердце боролось…» (1917) поэт даже жалеет, что вообще родился на свет:

Тот миг, что я песнью своею Доволен, — для Вас мученье… Вам весело — я жалею О дне моего рожденья.

И вновь мотивы печали, чувство безответной любви наводят Гумилёва на мысли о смерти. В стихотворении «Временами, не справясь с тоскою…» (1917) он пишет:

И теперь ты не та, ты забыла Все, чем прежде ты вздумала стать… Где надежда? Весь мир — как могила. Счастье где? Я не в силах дышать.

Он признается в стихотворении «На путях зеленых и земных…» (1917):

Ты была безумием моим Или дивной мудростью моею…

И в то же время он понимает, что это искушение идет от дьявола. В этом же стихотворении он пишет:

Это выше нас, и лишь когда Протекут назначенные сроки, Утренняя, грешная звезда. Ты придешь к нам, брат печальноокий.

Может быть, сознавая всю пагубность дьявольского увлечения, Гумилёв проговаривает: