Николай I. Освободитель

— Я понял, ваше сиятельство, — кивнул акушер.

— Хорошо, в таком случае, если будут какие-то дополнительные материалы или пожелания, вам передадут, а сейчас прошу нас извинить, — Воронцов кивнул и потащил меня прочь из комнаты. Мне не оставалось ничего кроме как тоже кивнуть на прощание и подчиниться.

Глава 7

После произошедшего срыва меня очень мягко, но совершенно безапелляционно отстранили от активного участия в мною же начатом проекте. Вместо этого Воронцов плотно занялся моим дневным расписанием, куда кроме прежних занятий добавились еще танцы, и некоторые типично школьные предметы типа географии и истории. Также к французскому языку мне ярый англоман Воронцов всунул в расписание английский плюс я по старой привычке, оставшейся еще с прошлой жизни, занимался понемногу атлетикой и бегом — во время пробежек и во время молитв я мог быть уверен, что ко мне никто не пристанет, и мог спокойно подумать о глобальном, — хотя на последнее местные смотрели откровенно косо.

А вот с английским Семена Романовича я сумел удивить. Понятно, что в отсутствии практики пришлось восстанавливать навык использования этого языка, да и изменился он существенно за прошедшие — вернее еще не прошедшие — двести пятьдесят лет, однако более-менее прилично заговорить на «новом» для себя языке я смог уже к лету 1803 года. И это при том, что на французском, хотя мне его преподавали раз шесть дольше я до сих пор изъяснялся весьма посредственно: что поделать, не нравится мне этот язык и все тут.

В уплотнившемся графике для «государственных дел» времени стало гораздо меньше, хотя и тут я успел состряпать и передать по инстанции несколько докладов, поднимающих важные, а порой и не очень вопросы. Так два месяца у меня ушло на разработку проекта реформы русского языка. Черт побери! Полцарства за доступ в интернет, имея под рукой сеть, эту работу можно было бы сделать за полдня.

На самом деле мысль о том, чтобы как минимум отказаться от конечных «ер» давно бродила умами различных российских интеллектуалов, как, впрочем, и от малоупотребимых «фиты» и «ижицы». Ну и конечно хорошо было бы объединить «ять» с «е» и «и» с «i», однако последнее было маловероятно, слишком уж это было радикально.

Свои предложения я обосновывал исходя из общего либерального тренда в правлении раннего Александра. Напирал на удешевление книг — меньше букв дешевле оборудование для печати, плюс сокращается объем текста, — упрощение грамматики повлечет за собой удешевление и облегчение обучения, что тоже плюс. В целом, реформа копирующая, по сути, реформу большевиков 1918 года, выглядела с моей точки зрения вполне стройно и логично и при этом подверглась беспощадной критике Воронцова.

— Основной ее недостаток, — покачал головой Семен Романович, — это то, что ее никогда не одобрят.

— Но почему? — Я не смог сдержать удивления, ведь если брать все отдельные пункты, то мой воспитатель скорее был согласен с написанным, а в вывод сделал прямо противоположный. — Никто же от этого не проигрывает? Одни же плюсы.

— И тем не менее, подобный прожект, пусть даже очень стройный и максимально выгодный император в столь сложный период существования государства Российского никогда не подпишет.

— А когда он был простой, — буркнул я падая в кресло. — Ладно, черт с ними с «ятями» и двумя «и». Но причины держаться за концевой «ер» я совершенно не понимаю.

— Это что, — усмехнулся Воронцов. — Некоторые до сих пор считают, что реформа Петра была невместным попранием старины. Хотя уверен, большинство из них без справочника и не скажут, в чем она заключалась. Так и здесь. То, что концевой «ер» — абсолютно бесполезен, очевидно, всем, однако нужно иметь волю Петра, чтобы его просто взять и отменить.

— Ну да, — где-то я был со своим наставником согласен, — не побояться сначала отрубить три сотни голов на площади, а потом уже не слишком обращая внимание на мнение остальных внедрять те реформы, которые считаешь нужным.

Прозвучало это весьма зловеще, а учитывая контекст так и вовсе.

— Вот только сначала нужно пережить восстание, — видимо попытавшись сбить воинственный настрой воспитанника произнес Воронцов.

— Это, да, далеко не всем российским императорам это удавалось, — разговор уже откровенно зашел на скользкую дорожку, поэтому Семен Романович его оперативно свернул.

Что же касается реформы языка, то она так и не была одобрена Алесандром, как это и предсказывал граф.

Впрочем, не все мои начинания в тот год окончились провалом, кое-что удалось и воплотить в жизнь. На удивление, «зашедшим» предложением оказалась идея учреждения воинской награды для нижних чинов. Хотя, может быть, дело в том, что крест, ставший в последствии Георгиевским и так бы ввели, а я только немного предвосхитил события, лишь частично корректируя течение реки времени, в то время как в других случаях я пытался резко его повернуть. Это была интересная мысль, над которой стоило поразмышлять.

Что же касается Георгиевского креста, то началась вся эта затея как обычно с моего прокола. В каком-то разговоре с воспитателем на тему нелегкой доли нынешних рекрутов, которых призывали пожизненно я упомянул знаменитую в будущем солдатскую награду, так как будто она уже существовала, чем вызвал недоумение Воронцова. Путем аккуратных расспросов — впрочем, кажется мне, что все эти проколы уже давно конспектируются и передаются «куда надо» — я выяснил, что в Российской империи, при наличии целой россыпи офицерских и высших гражданских орденов, для нижних чинов была предусмотрена только одна «Анненская медаль» или если официально — «Знак отличия ордена Святой Анны», который выдавался в первую очередь за двадцать лет беспорочной службы и только в редких случаях — за доблесть в бою.

Узнав о такой вопиющей несправедливости, я тут же засел за разработку нового знака отличия, который бы вручался исключительно как боевая награда. Стараясь вносить поменьше отсебятины, я попытался вспомнить все что, мог о главной солдатской награде Российской Империи. Получилось, не очень хорошо: почему-то в голову лезли подчерпнутые где-то воспоминания о том, что солдатам давали кресты «на общество», чтобы они сами определяли среди себя достойных, и я не был уверен, что этот пункт стоит вносить итоговый вариант статута.

В целом награда должна была по моему представлению быть исключительно боевой, иметь четыре степени, вручаться нижним чинам, предполагала запрет на телесные наказания для кавалера и повышенный денежный оклад. Могла вручаться посмертно, а вручение креста первой степени означало автоматическое присвоение низшего офицерского чин четырнадцатого класса. То есть прапорщика в пехоте, корнета в кавалерии и хорунжего у казаков.

Анненская медаль, таким образом, должна была окончательно превратиться в небоевую и вручаться исключительно за годы беспорочной службы.

Кроме того, я предложил ввести нагрудные знаки «за ранение», тоже не став ничего выдумывать и скопировав ее с советского варианта: желтая полоска за легкое ранение и красная за тяжелое. Эта идея на удивление понравилась Александру — идею с крестами он тоже одобрил, но там нужно было их чеканить из серебра, поэтому дело несколько затянулось — и соответствующий циркуляр по армии был выдан уже в мае 1803 года. Причем, что интересно, в нем было указано мое авторство идеи, что, на самом деле, для российского делопроизводство было совершенно не характерно и наталкивало на определенные мысли.