Николай Негодник

— Глушата где? Тут к нему гости приехали!

Патриарх ткнул Шмелёва локтем в бок и зашипел:

— Сдурел? Черта на царство?

— На княжество. И успокойся, это временно — минут десяти хватит.

Из-за шатра выскочил верхом на козле пьяный до изумления рогоносец и изобразил великую обиду:

— А чо сразу я? Больше некому?

— Вот это видел? — Николай показал кулак. — Гостей принимай.

— Они чо, ко мне? — Глушата покачнулся в седле, громко икнул и с трудом сосредоточился, вникая в ситуацию. — А-а-а… так бы сразу и сказал! Эй, почтеннейшие, вы по процедурному вопросу? Обождите.

Румийцы побледнели от ужаса и попадали на колени, только сопровождавшие вельмож музыканты разбежались с криками, побросав инструменты. Выбравшийся из шатра кот послал несколько человек прибраться — и не так уж нужно, но жаба душит при виде валяющегося бесхозным имущества.

А черт обиженно хлюпнул пятачком:

— Ну и чо? Куда все свинтили? А кто копыто мое лобызать будет? Эй ты, старый хрен, чего молчишь?

Грекос в ответ только воздух ртом хватал. Глушата сплюнул ему под ноги и обратился к Николаю:

— Яну можно позвать? А то я рыбьего языка совсем не понимаю. Сам видишь — только жабрами хлопает.

— Но я думал… — наконец-то произнес посол. Но разве можно перебивать нетрезвого черта?

— А ну заткнись! Молчать, я спрашиваю! Меня на сегодня назначили повелителем — не с хреном собачьим разговариваешь! Еще вопросы? Молчать! Что? Молчать! — Рогоносец соскочил с седла, невероятным усилием удержал равновесие и, бесцеремонно сковырнув замок, поддел вилами крышку стоящего на земле сундука. — Чего это у нас? Ага, а у нас тут золото и камушки… Это всё мне? Молчать!

Глушата не стал дожидаться ответа, только махнул рукой, и два здоровенных лешака утащили драгоценные дары в шатер. Следом прошмыгнул алчно потирающий лапы Базека. Но вот наконец-то посол совладал с собой и выдавил через силу:

— А еще меня послал Великий Базилевс к Великому Князю Татинскому, Славельскому, Булгарского ханства покровителю, прочих земель и народов владетелю…

Заскучавший было черт перебил на полуслове:

— Тогда снимаю с себя полномочия. Княже, можно остаться пресс-секретарем?

— Это как? — тихо спросил Савва у стоящего рядом волхва.

— Сейчас прессовать начнет, — предположил Серега.

Получивший молчаливое одобрение Николая черт обернулся к румийцам:

— Прошу любить и жаловать — я теперь лицо официальное. А где посольские дары от вашего Базилевса?

Опешившие послы молча, но дружно показали глазами на шатер, откуда уже раздавался азартный перезвон и советы ходить с бубен.

— А вот и нет, не угадали, — не согласился рогоносец. — Это мое золото! И камни мои! Базека, сколько там?

— Мизер неловленный, — откликнулся кот. Но потом переспросил: — Или ты про деньги?

— Ага.

— Так, мелочи немного… Но нам с тобой хватит.

— Все равно мало. Во сколько посольскую одежду оценишь?

Базека не стал надрывать глотку, а сам вышел для осмотра. Но много ли времени нужно опытному взгляду?

— Сотни две дам, не больше. Вот у этого рубин поцарапанный, а у тех брильянты немного желтоваты. Хрень, короче говоря, а не брильянты. Тем более такая огранка давно уже не в моде. И тряпки пыльные… Они в них что, по улице ходят что ли? Моветон, как сказал бы один мой знакомый маркиз. Ну так что, отдаешь? Дороже все равно никто не возьмет.

— Я не покупать — князю в подарок.

— У нас намечается бал-маскарад?

— Нет, но совсем ничего не взять…

— Тогда и сотни хватит — княжескому величию приличествует скромность.

Глушата посмотрел на Николая, испрашивая одобрения, и тот кивнул, тщательно пряча усмешку в усах.

— Раздевайтесь! — Пресс-секретарь замахнулся вилами.

Через минуту посол чрезвычайный и два полномочных стояли в одних набедренных повязках, а чуть поодаль лешаки-танкисты с увлечением мародерствовали над слугами и конвоем.

— А теперь подите прочь! — Черт ударил левой рукой по сгибу правой, указывая направление. — Для нашей чести уроном будет с голозадыми обезьянами разговаривать — невместно. Прочь, я сказал. Молчать!

Николай не стал дожидаться развязки комедии и сбежал в шатер, где упал на мягкие подушки и уже во весь голос расхохатался. Появившийся следом Савва присел рядом в низенькое складное кресло и с кряхтением вытянул ноги. Когда вошел волхв, Шмелёв уже успокоился и просто всхлипывал, а заботливая русалка вытирала ему слезы собственноручно вышитым платочком.

— Значит, война? — Серега опустился прямо на расстеленный на земле ковер. — Не надорвемся?

— Война, — подтвердил Николай. — И заметь — не мы ее начали. Да и идет она уже давным-давно.

— Будешь мне объяснять.

— Именно.

— А Орда?

— А что Орда? Половину с Божьей помощью одолели, да и вторая от нас никуда не денется. Это так, пустяки.

Волхв промолчал, краем уха вслушиваясь в негромкое бормотание ученого кота:

— Это на корабли… пушек еще… И город в Крыму построю… два города. Хватит, нет? Займу… корону надо будет заказать… котам корона положена или как?

А у Патриарха совсем другие мысли крутились. Что война? Румийцы далеко, и пока их золото дойдет до возможного агрессора — всегда можно успеть подготовиться или нанести упреждающий удар. Тут иное не давало покоя:

— Послушай, Николай Васильевич, а кто такой Спящий?

А Шмелёв уже положил голову русалке на колени, зевнул сладко, до хруста в челюстях, и ответил с закрытыми глазами:

— Разве не видно? Спящий — это я.

Из записок Николая Шмелёва

«Мне опять снятся странные сны. Такие и раньше снились, но этот был особенно ярким и запоминающимся.

Я шел едва заметной тропинкой, вьющейся по огромному ржаному полю, и видел вдалеке, на самом краю, высокое дерево, в тени которого сидел, привалившись спиной к стволу, седой старик. Самое удивительное — знаю, кто он.

Тропка долго петляла, но вот дошел и сел рядом, разделив сосредоточенное молчание. Дедушка улыбнулся и достал из лежащей у ног котомки два яблока — одно протянул мне, а другое привычным движением вытер о подол вышитой рубашки и с хрустом раскусил сам.

— Угощайся.

Покатал подарок на ладони — мелкое, не больше китайки, красное с одного бока. Помню варенье из таких в детстве. С веточкой.

— Спасибо. Или лучше — благодарю?

— Ты прав, второй вариант меня всегда больше устраивал.

Мы помолчали. Каждый о своем.

— Не стесняйся, ешь яблоко.

— То самое?

— Оно.

— А где змий?

— Его и не было никогда. Вы сами придумали, чтобы оправдать собственную дурость. Да что же не кушаешь?

— Честно сказать? Боюсь.

— Чего? Это просто сон.

— А если нет? Что-то не чувствую в себе готовности к знаниям.

— Сомневаешься? Это хорошо. А вот тот мужик не сомневался, сожрал — и дело с концом. Несколько двусмысленно звучит, не находишь? Да… и кроме знаний о природе поноса он ничего больше не приобрел. А ты кушай яблоко, кушай! Специально самое спелое выбирал.

— И я познаю суть добра и зла? А потом железной рукой погоню всех в светлое будущее, являясь истиной в последней инстанции?

Старик печально улыбнулся:

— А сейчас разве не так? Впрочем, когда-то и я шел по этому пути.

— Читал. А мне это зачем? Повторять ошибки только потому, что создан по образу и подобию твоему?

— Да что ты цепляешься к этой фразе? На ней свет клином сошелся? Я дал гораздо больше — свободу выбора и свободу воли. А что до ошибок… ты совершаешь не мои, свои. Без всякого познания добра и зла.

Хм… будто не знаю, что не безупречен. Но зачем тыкать носом, пусть и во сне?

— И какие же ошибки?

— Сам посмотри, — старик показал рукой на поле. — Видишь тропинку?

— И чего? Тропинка как тропинка.

— Но ведь ты шел не по прямой, хотя цель была блага и светла. Это я про себя, если не понял.

Ну что за манера говорить притчами?

— Но не топтать же колосья? Чужой труд нужно уважать.

— А мой?

— Это как?

— Ты идешь по моему полю с мечом в руке… Пусть даже не всегда сам рубишь… Но я тоже старался.

— Создавая сорняки?

— Даже огурец когда-то был простой лианой в джунглях.

— Пока человек не додумался ее сожрать?

— И не только ее.

— Тогда о чем переживать? Сам только что говорил о свободе воли. Да, хлебное поле мне дороже сорняков, и что? Борюсь, как могу. И еще… совсем недавно кое-кто передал, что вмешиваться в мои дела не собирается. Не так ли?

— Люблю людей за неисправимый оптимизм.

— И?

— Тебе правильно передали. Да и встретиться захотел исключительно из любопытства — посмотреть, изменился ли ты за эти тысячелетия.

— Я вроде помладше… Мы были знакомы?

— Конечно. Удивлен?

— Нет, это же сон.

— Ага, он самый. А ты все тот же — наивный, немного глупый…

— А чего это?

— В хорошем смысле слова, да… И такой же упертый — весь в меня. Кстати, узнаешь место? Здесь будет стоять твой дом.

— Когда?

— Потом. И сейчас. Мы вне времени, но и внутри его. Дом уже построен, и шелестит листвой дубок у его крыльца.

— И я смогу вернуться?

— В любой момент.

— Но Орда… И румийцы опять же… А тут еще Орден…

— Тебе решать. Всегда и везде — только тебе. Свобода.

— Тогда потерплю чуток.

— Я так и думал. И надеялся, честно сказать. А будет трудно — приходи, поговорим. Ко мне в гости не бывает опозданий.

— Благодарю.

— Да не за что, это же сон. А яблоко все же захвати с собой, пригодится».

Глава 20

Уже десятый день продолжалась вялая осада Алатыря, и Никифор, принявший командование гарнизоном, привык просыпаться под пищальную пальбу и грохот пушек, всех трех. Обступившие город кочевники с упорством, достойным лучшего применения, долбились в стены, а если по правде, так и вовсе до них никак не добрались. Несколько приступов отбили силами караульных, не созывая народ на стены. Даже немного неловко получилось — хотели погеройствовать, а тут… Будто вор сунулся ночью в чужое окошко, а хозяин с печи швырнул полено ему в морду. Разбил вдребезги, да снова захрапел, разве что почесался недовольно да на другой бок перевернулся.