Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
Спускаться в тоннель воспрещается.
Штраф 50 коп.
Первый пешеход, которого задержал внизу бригадир штукатуров, рванув на груди рубашку, крикнул.
– Значит, пусть меня давит, так?! Пусть калечит, да?!
– Куда ж я теперь, с дитем? – всхлипнула подоспевшая следом за ним мамаша.
А сзади уже колыхались и наседали не желающие быть задавленными.
– Вот, значит, как! – злорадно сказал некий, возвышающийся над остальными, гражданин. – Значит, и по земле нельзя, и под землей нельзя!
– Да что с ним разговаривать! – взвизгнули где-то у входа.
В следующий момент жидкий заслон из ремонтников был опрокинут, и толпа пешеходов потекла через тоннель.
ЗАГАДКА ПРИРОДЫ
Мы узнали о поразительном качестве Левандовского случайно. Ждали на остановке троллейбус.
– Эх, тюха-матюха! – хлопнул себя по лбу Левандовский.
– Мне же носки купить надо! Вы не уезжайте, я мигом.
И он нырнул в промтоварный магазин.
Вышел оттуда Левандовский через три минуты, сладко жмурясь и покачиваясь.
Маралевич потянул носом и тихо сказал мне-
– Странно. По-моему, он клюкнул, а ну, понюхай.
Я принюхался: так и есть.
До вечера мы ломали головы над этой загадкой – в промтоварах никому еще выпить не удавалось. Потом не выдержали, поехали в магазин и произвели разведку.
Ничего. Заведение как заведение. Ткани, галантерея трикотаж. Никакой гастрономии, никаких соков.
– А может, директор знакомый? – сказал Маралевич. – Заскочил к нему в кабинет, опрокинул пару стаканов.
Так мы и решили.
Однако на другой день у Левандовского были гости – тесть и теща. Сидели, играли в подкидного дурака, пили чай с малиновым вареньем.
– Веня, – сказала жена. – Достань мне душегрейку.
Трезвый, как стеклышко, Левандовский полез на антресоль за душегрейкой. Там он поколдовал некоторое время, а спускаясь обратно, вдруг оступился и отдавил подстраховывающему его тестю ухо.
Потом упал весь, повесился на шее у тестя и забормотал:
– Папаша! За что я вас так безумно люблю?!
У тестя случился припадок астмы.
А за Левандовским установили наблюдение. Дома – родственники, на работе – сослуживцы.
Но все было тщетно.
Допустим, они с женой садились в автобус. Жена по праву слабого пола шла в переднюю дверь. Левандовский – ни в одном глазу – в заднюю. Когда они встречались в середине автобуса, он бывал уже хорош.
На службе Левандовский неожиданно говорил:
– Ой, что-то живот схватило!
И сворачивал под литер «М».
При этом ожидавшие его сотрудники определенно знали: выйдет оттуда Левандовский ни бе ни ме.
И был даже такой случай На улице у Левандовского развязался шнурок.
– Подожди, я только завяжу, – сказал он товарищу.
Когда Левандовский разогнулся, его пришлось сдать в вытрезвитель.
Наконец жена пошла на крайность. Однажды она заперла Левандовского в пустой квартире. Причем по случаю ремонта вещи и обстановка из комнат были перенесены к соседям, а там оставалось только ведро с известкой, две малярные кисти и четырнадцать килограммов метлахской плитки.
Через полтора часа я позвонил Левандовскому,
– Что поделываешь, старик? – спросил я.
– Ваводя! – закричал он. – Ува-бу-бу!..
– Готов! – сообщил я Левандовской и повесил трубку.
После
такого невероятного события Левандовским заинтересовалась общественность. Местное отделение Академии наук выделило специальную комиссию в составе одного профессора, двух кандидатов наук и четырех младших научных сотрудников.Ученые с целью развеять миф вокруг Левандовского присмотрели на молодом Обском море удаленный островок. Островок, как полагается, сначала был проревизован на предмет необитаемости, а потом туда отвезли исследуемого. С ним отгрузили: восемь банок консервов «Лосось», мешок сухарей, байковое одеяло и две пары китайских подштанников – на всякий случай и на похолодание.
Вслед за этим на море ударил шторм девять баллов. Так что добраться к островку было невозможно. Кроме того, расставленные по берегам пикеты тщательно просматривали окрестности в бинокль.
Шторм бушевал трое суток. Лишь только он стих, катер с экспедицией направился к острову. Когда один из младших научных сотрудников, засучив штаны, собрался прыгнуть в воду, чтобы принять чалку, из кустов донеслась разудалая песня:
Скакал казак через долину!..
И навстречу изумленным членам комиссии вышел пьяный в дым Левандовский.
Видя такое дело, профессор, неоднократный лауреат различных премий, развел руками и сказал:
– Наука здесь бессильна.
Но тамошний бакенщик дядя Федя, промышлявший самогоном для личных нужд, напротив, высказал предположение, что на острове растет винный корень.
Целый месяц дядя Федя с двумя сынами допризывного возраста вел на острове раскопки. Но корня так и не обнаружил. Тогда он выругался, сказав: «Свинья везде грязи найдет», – и засеял всю территорию картошкой.
КАК Я СТАЛ ПОЭТОМ
– И все стихотворения? – спросил редактор, прищурившись на рукопись.
– Есть и поэмы, – сказал я.
– М-да, – редактор взвесил папку на ладони. – Килограмма четыре?
– Пять двести, – уточнил я.
– Здоровье, однако, требуется, – вздохнул он.
– На здоровье не жалуемся, – ухмыльнулся я.
– Это заметно, – грустно сказал редактор. Он вытянул страничку из середины рукописи и углубился в чтение…
Потом достал вторую. Потом третью…
– Что ж, – сказал редактор. – В общем, стихи. Гладкие и… как говорится, соответствующие. Налицо и рифмы, и содержание. Но, если откровенно, никакие это, конечно, не стихи. И вы никакой не поэт. Извините, но с вашими данными я бы занялся чем-нибудь другим.
– Чем же? – повесил голову я.
– Ну… классической борьбой, например, – сказал он.
– Вы думаете, получится? – спросил я.
– Уверен, – сказал редактор. Он вышел из-за стола и попросил меня согнуть руку. Я согнул.
Редактор осторожно потрогал пальцем бицепс и даже зажмурился.
– Больше чем уверен, – сказал он. – У вас редкий талант.
В тот же день я купил две трехпудовые гири и начал тренироваться. А скоро записался в секцию. Тренер после первого знакомства стал, здороваясь, протягивать мне две руки, сложенные вместе. Он тоже подтвердил присутствие у меня редкого таланта. Особенно после того, как я надолго вывел из строя трех сильнейших перворазрядников и одного мастера. Правда, я вывел их не по правилам, что несколько огорчило моего учителя.