Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
Романтика!
Сколько славных дорог впереди…
Тахта подо мной неуютно заскрипела. Я встал и прошелся по комнате: от окна к двери и обратно.
За окном ТУ-104 аккуратно прострочил голубое небо белой ниткой.
Под крылом самолета
О чем-то поет
Зеленое море тайги,
– прокомментировал этот факт баритон.
Ко мне на вокзал
Не приходит жена,
– пожаловался баритон. «Ха-ха! Радоваться надо! – мысленно сказал я. – Приди она на вокзал, ты бы далеко не упрыгал! Будь уверен!..» Я прикрутил радио и вышел за сигаретами. Когда я вернулся, жена была уже дома.
– Тише! – сказала она и кивнула на радио. – Очень интересная передача – «Для тех, кто в пути».
Я уехала в знойные степи,
Ты ушел на разведку в тайгу…
– пел на этот раз женский голос. «Эх, живут люди! – подумал я, с омерзением ступая по ковровой дорожке. – Он геолог, она геолог. Тропы, перевалы, буреломы… Солнцу и ветру брат… А тут! Сам – технолог, жена – филолог…» Я посмотрел на жену. Она, как ни в чем не бывало, стряпала пельмени.
– Опять эти пельмени! – завопил я. – Когда ты расстанешься со своим мещанством?!
– Господи! – сказала жена, уронив руки. – Чем же тебя кормить?
– Сухарями! – топнул ногой я. – Рыбными консервами! Печеной картошкой!
– Слушайте нас ежедневно с восемнадцати до двадцати часов, – вмешалось радио…
– …Здравствуйте, товарищи! – сказало оно утром. – Начинаем урок гимнастики… – Первое упражнение – бег на месте. Раз, два, три, четыре!..
Я бежал и прислушивался к сопроводительной музыке.
Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит, поет на голоса…
– выговаривало пианино.
«Ну да, – горько думал я. – Она там шумит, поет, а я здесь… Бег на месте. Тьфу!»
Во время обеденного перерыва ко мне подошел Белов.
– А диванчик тот – помнишь? – я вчера купил, – похвастался он.
– Диванчик? – сардонически сказал я. – Диванчик-одуванчик? Пташечки-канареечки? О, люди!.. И сказок про вас не напишут, и песен про вас не споют!..
– А про вас споют? – обиженно спросил Белов.
«Верно, – думал я, шагая в столовую. – Конечно, он прав. И про нас не споют».
Между первым и вторым блюдами динамик на стене осипшим голосом сказал: «Начинаем передачу «Шуми, 39 тайга».
Снег, снег, снег, снег
Снег над палаткой кружится!
Народный судья хотел примирить нас с женой. Но я посмотрел на него с глубоким
отвращением и сказал:– А вы на земле проживете, как черви слепые живут!
Это и решило исход дела.
Нас развели.
Через месяц я сидел в дремучей тайге у костра.
Позади меня стояла палатка. Впереди меня лежало болото.
Слева возвышался утес. Справа чернела пропасть.
Хотелось домой. К телевизору. К диванчику. К пельменям.
Я вздохнул и повернул рычажок транзистора.
– С порога дорога зовет на восток,
– Запел знакомый баритон.
Дальше на восток было некуда.
СОЛИДАРНОСТЬ – ПРЕВЫШЕ ВСЕГО
Я сидел на своем обычном месте и занимался своим обычным делом. Ко мне подошли Мишкин и Машкин. Выражение на лицах у них было такое, словно им только что поднесли по столовой ложке скипидара.
– Ты знаешь, что сделал Гришкин?! – выпалили Мишкин и Машкин.
– Что он такого сделал, этот Гришкин? – сказал я. – Что он этакого учинил, бродяга? Ограбил кассу взаимопомощи? Насыпал в титан толченого стекла?
– Нет, – сказали Мишкин и Машкин и покачали головами.
– Нет.
И по тому, каким зловещим голосом произнесли они свое «нет», я понял, что вина коллеги Гришкина ужасна и неискупима.
– Он, подлец, распускает гнусные слухи про Мишкина. – Это сказал толстячок Машкин, а сумрачный Мишкин оскорблено вздохнул и побагровел.
– Говорит, будто когда Мишкин уходит на работу… – Тут Машкин наклонился к моему уху и остальное договорил шепотом.
– Хм, – сказал я, стаскивая нарукавники. – Просто даже удивительно. Вообще-то он парень неплохой – вот счеты свои новые мне подарил. Но это, разумеется, свинство, и я его тоже осуждаю.
– Мы решили объявить ему бойкот, – заявил Машкин. – Ты присоединяешься?
– Что ж, – сказал я и надел нарукавники. – Правда, человек он компанейский – в субботу на пельмени приглашал. Однако тут нельзя давать спуску, и я с вами, конечно, солидарен.
– Так запомни, – строго посмотрели на меня Мишкин и Машкин. – Бойкот. Железный.
– Будьте спокойны, – заверил я их. – Сказано – отрезано.
Я перелистнул календарь, записал на свежей страничке: – «Гр-н, бойк.», – затем подошел к Гришкину и молча брякнул о стол дареными счетами…
На следующий день меня остановил Машкин. За его спиной мотался и переламывался долговязый Гришкин.
– Ты знаешь, что произошло?! – нервно сказал Машкин.
– Что произошло? – спросил я, поздоровался с Машкиным за руку и сделал вид, что не заметил Гришкина.
– Мишкин – негодяй. Он ударил Гришкина по голове годовым отчетом, – сообщил Машкин. – Мы решили с ним не разговаривать.
Ты поддерживаешь?
– Само собой, – сказал я. – Это как-то бесчеловечно и… он не должен был прибегать к таким методам.
– Так учти! – поднял палец Машкин.
А Гришкин вытянулся и замер, как восклицательный знак.
Я учел. И подвел итоги: значит, в союзе с Мишкиным и Машкиным я бойкотировал Гришкина. А в союзе с Машкиным и Гришкиным бойкотировал Мишкина.