Николка Персик. Аня в Стране чудес

Тогда-то завелась беседа между Персиком и лукавцами. Все говорили сразу; и, один против всех, я держал ответ.

– Отколе? Что делал? Что видел? Что хочешь? Как мог ты войти? Где ты пролез?

– Стойте, стойте! Не горячитесь. Я рад заметить, что язык-то у вас остался, хоть душа ушла в пятки, а пятки – в землю вросли. Эй, что вы там делаете? Выходите-ка, полезно вдыхать свежесть вечернюю. Штаны, что ли, украли у вас, что вы сидите дома?

Но вместо ответа они спросили:

– Персик, на улицах, пока шел ты сюда, кого ты встретил?

– Дураки, кого же я встретить мог, раз вы все взаперти?

– А буяны?

– Буяны?

– Они грабят, сжигают.

– Где же?

– В Беяне.

– Так пойдем задержать их! Что же вы притаились в курятне?

– Мы свой дом сторожим.

– Коль хотите свой дом оберечь, помогайте чужим.

– Мы в первую очередь, ибо спешим. Всякий свое добро защищает.

– Да, я знаю погудку: люблю я соседей своих, но нет мне дела до них. Слепцы! Вы играете на руку разбойникам. После соседей вы попадетесь. Каждый пройдет через это.

– Шеффен Ракун нам сказал, что лучшее в данном случае – притулиться до тех пор, пока порядок не будет восстановлен.

– Кем?

– Господином Невером.

– До тех пор немало воды протечет под мостами. Господин Невер занят своими делами. Когда он вспомнит о ваших, то будет уже поздно. Вперед, дети, вперед. Тот права на жизнь не имеет, кто ее защищать не умеет.

– Они вооружены, неисчислимы.

– Не так черен чорт…

– У нас нет вождей.

– Будьте ими.

Они продолжали болтать, из того, из другого окна, как птицы на жердочке; пререкались они, но – ни с места. Я выходил из терпенья.

– До зари, что ли, вы заставите меня здесь простоять, посередине улицы, нос задирать, шею вывертывать? Я не пришел сюда затем, чтобы распевать у вас под окнами, пока вы там зубами щелкаете. То, что хочу вам сказать, спеть нельзя, и кричать о нем тоже не следует! Отворите! Отворите мне, ради Бога, а то подожгу я всю улицу. Эй, выходите, самцы (коль еще таковые остались); довольно и кур, чтобы насест беречь.

Полусмеясь, полубранясь, одна приоткрывалась дверь, потом и другая; осторожно высунулся нос, потом и весь зверь, и как только вышел один, все, как овцы, последовали. Всяк норовил заглянуть мне в глаза.

– Ты вылечился?

– Здоров, как вода.

– И никто на тебя не напал?

– Никто, разве стадо гусей, шип пустивших мне вслед.

Увидя, что эта двойная беда с меня сошла как с гуся вода, они свободней вздохнули и нежней полюбили меня.

Я сказал:

– Вглядитесь же: тело-то цело. Части все налицо. Нет, ни одной не пропало. Хотите очки мои?.. Цыц, будет с вас. Завтра яснее увидите. Время не ждет, вперед, полно дурачиться. Где бы могли мы переговорить?

Гайно сказал:

– У меня в кузнице.

В кузнице у Гайна, где пахло копытом, где почва была лошадьми утоптана, мы скучились в ночи, как стадо.

Заперли двери. На полу мерцал огарок, и огромные, перегнутые тени наши плясали по своду, черному от копоти. Все молчали. И внезапно, все разом, заговорили. Гайно взял молот и ударил по наковальне. Звук этот прорвал гул голосов. Сквозь пройму вошла назад тишина. Я ею воспользовался:

– Пощадим легкие. Я уже знаю, в чем дело. Разбойники – у нас. Ладно! Выставим их.

Те сказали:

– Они слишком сильны. За них – сплавщики.

– Сплавщиков томит жажда. Им не нравится смотреть, как пьют другие. Я вполне понимаю их. Никогда не нужно искушать Бога, и тем более сплавщика. Раз вы допускаете грабеж, не удивляйтесь, что иной – будь он и не тать – может предпочитать, чтобы плод воровства был у него, а не у соседа в кармане. К тому же повсюду есть добрые и злые.

– Но ведь шеффен Ракун запрещает нам двигаться: в отсутствие остальных, наместника, стряпчего, надлежит ему оберегать город.

– Оберегает ли?

– Он говорит…

– Оберегает ли, да или нет?

– Стоит только взглянуть!

– Ну, так мы примемся за это.

– Шеффен Ракун обещал, что, если мы притулимся, нас пощадят. Бунт останется в пределах предместий.

– Откуда он это знает?

– Пришлось ему заключить с ними союз, вынужденный, насильный.

– Но ведь союз – это преступленье!

– Этак-де лучше, проведу их.

– Кого ж он проведет, вас или их?

Гайно снова стукнул по наковальне (такая уж была у него привычка, он, так сказать, шлепал себе по ляжке) и сказал:

– Персик прав.

У всех был вид пристыженный, пугливый и злобный. Денис Сулой нос повесил:

– Если б все говорить, что думаешь, многое можно было бы рассказать.

– Что ж, говори, зачем молчать? Все мы здесь братья. Чего ж вы боитесь?

– Самые стены слышат.

– Ах вот как! Ну-ка, Гайно, возьми-ка молот, стань-ка перед дверью, дружище… Первому, кто захочет войти или выйти, вдвинь череп в живот! Слышат ли стены или нет, клянусь я, ничего они не передадут. Ибо когда выйдем мы, то сразу же выполним решение, которое примем сейчас. А теперь говорите! Кто молчит, тот предатель.

Славный был гомон! Вся ненависть и страх затаенный так и хлынули. Они вопили, кулаки показывали.

– Он держит нас, лгун, мерзавец Ракун. Продал нас, Иуда, нас и добро наше. Что делать-то нам? Связаны мы по рукам. Все у него – сила, стража, закон…

Я спросил:

– Где скрывается он?

– В городской думе. Там он таится, ночью и днем, безопасности ради, и окружен толпой негодяев, которые блюдят его или, скорее, наблюдают за ним.

– Словом, он пленник! Ладно. Мы тотчас же пойдем освобождать его. Гайно, отвори дверь!

Они еще, казалось, не убеждены.

– За чем дело стало? Рассуждать не время.

Но Сулой сказал, почесывая темя:

– Шаг опасен. Драки мы не боимся. Но, Персик, в конце-то концов, права нет у нас. Человек этот – закон. Идти против него значит брать на себя, как-никак, тяжелую…

Я прервал:

– …от-вет-ствен-ность? Что ж, я беру ее. Не беспокойся. Когда я вижу, Сулой, что подлец подличает, я начинаю с того, что его оглушаю; а уж потом спрашиваю, как зовут его, будь он стряпчий иль Папа, все равно. Друзья, поступайте так же. Когда порядок в беспорядке, последний должен порядок восстановить и тем спасти закон.