Никому о нас не говори

Мне всего лишь надо забрать плед, ключи и указать пальцем на выход. Всё. Без лишних разговоров. А если моего «квартиранта» вдруг не окажется на месте, то просто запру здесь всё на замок и больше не вернусь. Да. Так и будет.

Дёрнув дверь за ручку, я зачем-то зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох. Шаг вперёд. Открываю глаза, и выдох застревает где-то на полпути из лёгких. То, что я вижу, просто рушит на мелкие песчинки всю мою решительность. Она за секунды сменяется на оцепенение.

На веранде царит полный разгром. Перевёрнутый стол, валяющиеся кверху ножками стулья, пол усыпан осколками стекла, ложками, вилками и деньгами. Пятитысячные купюры оранжевыми пятнами раскиданы по всей веранде.

Я ошалело моргаю, приоткрыв рот. Не в таком виде я вчера оставляла Тимура и веранду. Твою мать! Тимур!

Стреляю взглядом в сторону дивана и не ошибаюсь. Вижу часть полулысой макушки и ноги в чёрных носках, торчащие из-под пледа с Русалочкой. Тимур свернулся калачом, спит и, кажется, даже не услышал моё появление.

Не знаю, сколько бы я так и стояла молча с разинутым ртом, если бы не оглушающий удар за моей спиной: дверь, которую не успела закрыть, захлопнулась сама от порыва ветра.

От резкого звука подпрыгиваю на месте, а Тимур — с дивана. В одно мгновение он принимает вертикальное положение, скинув с себя плед. Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга. И все мои намерения просто рассыпаются вдребезги лишь оттого, что встречаюсь со взглядом болезненно красных глаз. Горин выглядит плохо. Очень плохо.

— Привет, — произносит осипшим голосом.

— Привет, — выдыхаю я.

Тимур ёжится. В одной футболке ему явно холодно.

— Я… Просто перебрал немного вчера. Всё уберу, — натянуто оправдывается он.

Нетрудно было догадаться, что кое-кто здесь злоупотреблял алкоголем. Мне бы начать закипать, а ещё лучше закатить такой скандал, чтобы вся округа слышала. И взашей выдворить отсюда Горина. Прям пинками под зад, но вместо этого смотрю на сидящего на диване Тимура, который как-то слишком яростно принимается тереть свой лоб и переносицу, и всё, что ощущаю, — это прилив слабости, разливающийся по телу.

Что-то мне уже ничего не хочется: ни ругаться, ни кричать… Вся моя решительность перегорела. Я просто снимаю с плеч рюкзак, кидаю его на подоконник и направляюсь к перевернутому стулу.

— Спасибо, но не надо, — вздохнув, поднимаю его.

— Я уберу, — хрипит Тимур.

— Всё, что мог, ты уже сделал. — Ставлю второй стул на ножки, а с его сиденья летят на пол несколько пятитысячных купюр.

— Я сказал — уберу.

— Я сама, — снова вздыхаю, когда наклоняюсь поднять пустую пивную бутылку.

Но, выпрямившись, сталкиваюсь с Тимуром. Он как гора вырастает передо мной. Шумно дышит мне прямо в лоб, да так, что широкие ноздри заметно раздуваются. А в красных и всё ещё мутных глазах Тимура вижу то, отчего душа леденеет. Я вижу в их глубине безмерную вину.

— Ань… — бурчит Горин, хватаясь за бутылку, которую я держу в руке.

Инстинктивно мои пальцы лишь крепче обхватывают её. Лицо Тимура напрягается, и, непонимающие моргнув несколько раз, он сильнее дергает бутылку к себе. В этот раз она легко выскальзывает из моей руки и летит прямо на пол. Звонко разбивается между мной и Тимуром.

— Чёрт, — болезненно морщится он, хватаясь за виски.

— Боже, Горин, — зажмурившись, шиплю я. А ещё чувствую, как звон разбитого стекла резонирует у меня где-то глубоко под ложечкой. — Да ты можешь просто отвалить, а?

Слышу, что Тимур резко выдыхает. Ощущаю какую-то возню рядом. Шорохи… А потом и его бесцветный голос:

— Да, я помню наш вчерашний разговор и просьбу твою помню. Так что… Я понял.

От его слов я лишь сильнее зажмуриваю веки до цветных кругов перед глазами. И только потом открываю их. Тимур, успев надеть на себя худи, уже стоит возле двери веранды. Тянется к её ручке, чуть сгорбив широкие плечи… Да, утром я хотела, чтобы он ушёл. Было желание гнать его поганой метлой отсюда. Но сейчас отчетливо понимаю: всё должно быть как-то не так…

Я не успеваю подумать. Слова слетают с языка в одну секунду.

— Тимур, стой!

Горин застывает у двери, а я уже тараторю ему в спину на одном выдохе, прежде чем он решит повернуться:

— Тебе хотя бы есть куда ехать? Ты уже с кем-то договорился? Или снял номер в гостинице? И как же деньги…

Тимур стоит на выходе, держась пальцами за ручку двери. Молчит несколько недолгих мгновений. Потом всё же оборачивается. Наши взгляды встречаются, а у меня в груди так болезненно дёргается сердце. Он смотрит на меня слишком устало и опустошённо.

— Ань, а какая разница? — Сунув руки в карманы худи, Тимур подпирает спиной входную дверь.

— Не надо делать из меня бесчувственную мегеру, — хмурюсь и качаю головой. — Вчера просто не выдержала и вспылила.

Уголки губ Тимура неожиданно дёргаются вверх, изображая какое-то подобие улыбки.

— Ты была права, Ань. Мне некуда идти. Я даже этими чёртовыми деньгами нормально распорядиться не могу, — он разводит руками и с хлопком роняет их вдоль себя. — Если буду тратить их на гостиницы, то никогда не свалю из этого города. Я знаю, что не имею права тебя об этом просить, но если ты дашь мне дня два-три, чтобы я придумал, что мне делать дальше… — Тимур поднимает голову, подпирая затылком дверь. Смотрит куда-то вверх. И я вижу, как его кадык нервно дёргается вниз. — Ань, ты можешь сейчас не выгонять меня? Пожалуйста…

Просьба Тимура как бетонная плита. Она ложится на мои плечи, вызывая непреодолимое желание сесть. Что я и делаю. Один крошечный шажок вправо, и осторожно размещаюсь на краю стула.

Я понимаю — мне мало этого «пожалуйста». Я хочу… Нет. Мне нужно залезть в самое пекло мыслей того, кто сейчас навалился спиной на дверь и немигающим взглядом таранит потолок.

— Тимур, что вообще с тобой происходит? — тихо шепчу я.

— Я прошу у тебя время, чтобы найти другое жильё, — сдавленно произносит он, продолжая смотреть вверх.

— Я не об этом. Что. С тобой. Происходит, — не повышаю голос, но делю слова между собой чёткими паузами.

Кадык на шее Тимура опять дёргается. Но ответа на мой вопрос нет.

— Ты поругался с отцом?

— Я мечтаю, чтобы он сдох, — вдруг с жаром выплёвывает Тимур, направляя взгляд с потолка на меня. И он горит ненавистью.

Эти слова разрезают воздух. Они сказаны с такой жесткостью, что я теряюсь.

— Тим…

— Не смотри на меня так, — цедит он, а на лице уже заметны желваки от напряжения. — Убери сейчас из своего взгляда этот ужас. И осуждать не смей. Ты и понятия не имеешь, какая у меня семья и кто мои прекрасные мама и папа. Ты ничего не знаешь.