Никому о нас не говори

Я смотрю во все глаза на Тимура. Бесстрашно цепляюсь взглядом за его взгляд, источающий лишь одну ненависть.

— Так расскажи, — твёрдо прошу я.

— Что рассказать? — сверкнув глазами, шипит Тимур. — Как мой отец не постыдился перетрахать все дырки вокруг себя? Или то, что он и не скрывал свои поездки в баню к проституткам? Или рассказать, как мне было восемь и мы с матерью вернулись с какого-то курорта домой на день раньше, а нас там встретил мой папочка? Только не один. В его кабинете он и его кореш трахали одну бабу на двоих. А знаешь, что после всего этого сделала моя мать? Она любила моего отца. Понимаешь? Любила. Не меня. Его. А потом стала любить ещё и алкоголь. И после очередной измены моего папашки залезла в петлю. Здорово, правда? — Горин растягивает губы в омерзительной ухмылке.

Я каменею. С каждым произнёсенным словом Тимура моя душа тяжелеет на тонны. Я даже не успеваю понять, в какой момент бездонная ненависть в его красных, влажных глазах становится чёрной болью. Такой же неподвижной, как и сам Тимур, замерший у двери. И он продолжает говорить, хоть об этом я его больше не прошу…

— Мне было одиннадцать, — голос Тимура резко садится. — И она сделала это, когда я был дома. Учил уроки в своей комнате. Ей было плевать на то, что я могу это увидеть. Ей всегда было на меня плевать. Она напилась, решила, что жить без любви мужа не может, и просто повесилась. А после её смерти он не перестал ездить по шлюхам и приводить этих шлюх домой. Ну так что, Аня? — Я вздрагиваю от своего имени, как если бы меня стегнули кнутом. Не дыша и не шевелясь, глазею на Тимура, который с вызовом бросает мне в лицо: — Ты, может, добавишь что-то не мерзкое о моей семье?

А мне как будто душу наизнанку вывернули. Словно окунули в кипу чужого грязного белья. Я не ожидала такой правды от Тимура. Шокирующей, страшной, отвратительной… Если мне так тошно, то каково же ему?

— Я не знала, что всё... — с трудом проглатываю ставший поперек горла сухой ком, — так… — добавляю уже едва слышно.

Тимур закрывает глаза. Чуть склонив голову, обхватывает её ладонями. Сдавливает и надсадно выдыхает:

— Поэтому я прошу у тебя пару дней, чтобы… м-м-м, — не договорив, стонет, громко втягивая через стиснутые зубы воздух, а заодно ещё и матерится.

Я сама морщусь от боли, будто бы она моя, а не Тимура.

— Опять болит?

Он отталкивается от двери и, сгорбившись, не отрывая ладоней от головы, нетвёрдой походкой оказывается возле дивана. Тимур садится на него и, скрючившись, утыкается лбом себе в колени.

— Это всё грёбаное похмелье от дешёвого пива, — чуть ли не скулит Тимур.

Сдерживаю в себе замечание, что пиво-то здесь и ни при чём, мои слова сейчас точно не принесут никакого облегчения.

— Дать обезболивающее? — предлагаю я осторожно.

— Закончились. Да и что бы я сейчас ни принял, всё полезет обратно. Мля-я-ять, — рычит Тимур себе в колени. — А может, тебе и не придётся терпеть меня ещё два дня. Я просто сдохну здесь от боли. Разрешаю предать мой труп Таганрогскому заливу. Боже…

От того, как напрягаются его пальцы, которые буквально дерут голову, у меня ёкает в животе. Тимур сидит на краю дивана, сложившись пополам, прижимается головой к коленям и покачивается из стороны в сторону. Это жуткое зрелище.

Я не могу просто сидеть и смотреть на это. И врача он вызвать не даст. Так что мне остаётся делать?

Я поднимаюсь со стула и нерешительно перемещааюсь на диван. Сажусь рядом с Тимуром. Выжидаю несколько мгновений, набираясь смелости в своём решении, а потом тихонько, только одним пальцем прикасаюсь к плечу Тимура.

— Можно?

Тимур вздрагивает, словно получает удар. Я сразу же отдёргиваю свою дрожащую ладонь.

— Что ты хочешь? — он чуть приподнимает голову с колен.

— Помочь...

Тимур недоверчиво косится на меня прищуренными глазами, но, тяжело выдохнув, всё-таки выпрямляется. И я принимаю это как согласие.

Никогда не делала этого другим, но знаю и помню, как делала мне мама. Моя аллергия на некоторые лекарственные препараты не всегда давала возможность их принимать. Иногда с головной болью приходилось бороться только так…

Я осторожно касаюсь макушки Тимура пальцами, а по их подушечкам будто ток пробегает: так колются коротко стриженные волосы. А моё сердце уже бешено колотится в груди, разгоняя кровь по венам, как цунами.

Дав себе всего секунду привыкнуть к этому току по коже, я обхватываю уже всей ладонью затылок Тимура и чуть вдавливаю пальцы в его колючий ежик. Тимур издаёт стон и прикрывает глаза, учащая дыхание. Я вижу, как мышцы его татуированной шеи напрягаются. Делаю ещё одно движение пальцами, плавно скользя ими по затылку. Всю мою ладонь, кажется, прокалывают миллионы крошечных иголочек. Бритый волос Тима жёсткий, но это совсем не больно. Это странное ощущение. Мне оно нравится.

От мысли, что сейчас я прикасаюсь к Тимуру, спирает дух. Я вдруг понимаю, что в первый раз прикасаюсь к парню вот так, сидя с ним тет-а-тет. Впервые мой рот почему-то наполняется слюной, когда смотрю на мужское лицо перед собой — лицо Тимура. И у него очень правильный профиль. В нём нет резких и неотёсанных линий. У Тима крупные черты лица: широкий лоб, нос с едва видимой горбинкой, мягкие и пухлые губы, чуть выступающий вперёд подбородок, плавно переходящий в заметную линию челюсти, которая сейчас очень плотно сжата.

Снова пальцами я сдавливаю голову Тимура. Веду ими вниз, к шее… И неожиданно Горин сам подаётся к моей руке. Слегка запрокидывает голову и выгибает спину дугой. Протяжный стон летит из его груди, когда я касаюсь каменной шеи. Я чувствую под пальцами каждую напряжённую жилу и мышцу.

Медленно и очень аккуратно снова скольжу ладонью к макушке.

И за миг Тимур словно обмякает и его неровное дыхание становится тише. Он опускает плечи, а голову перестает держать такой напряжённой. Она теперь свободно качается, подстраиваясь под движение моей ладони.

— Мля-я-ть, — протяжно стонет Тимур, а я настороженно замираю: он ругается или так выражает одобрение? — Мне надо прилечь, — просит сипло.

— Да, конечно…

Я сразу же убираю руку от Тимура, а скорее даже отдёргиваю. Может, я что-то сделала не так? Я ведь не мастер массажа, просто повторяю по памяти мамины движения.

Собираюсь встать с дивана, освободить место для Тимура, но он вдруг просто ложится на левый бок, устраивая голову прямо мне на колени. А ещё обхватывает мою ладонь пальцами и прижимает к своему затылку. Короткие волоски тут же колют мне кожу.

— Можешь ещё? Или я сдохну, — так вымученно шепчет он, не открывая глаз.

От прикосновений Тимура у меня сразу кружится голова, а кислорода словно и не было в лёгких. Поэтому голос становится непривычно хриплым.

— Могу… — смотрю, не моргая, на свои пальцы, укрытые пальцами Тимура.

Моя ладонь с бледной кожей и заметными сине-зелёными венами на тыльной стороне и его ладонь, забитая тёмными узорами татуировок, сухая, смуглая кожа с засохшими ссадинами на выступающих костяшках — такой контраст даже ярче, чем чёрное и белое. Мы невероятно разные…