Никто не спит

— Интересная вещь — имена, — говорит учительница, обводя взглядом класс. — К сожалению, у нас в Швеции люди почти не запоминают имен.

Она обходит стол и, сев на него, принимается болтать ногами. Лишь бы не задевала пятками стол — от стука я распадусь на молекулы.

— Кто-нибудь запомнил, как меня зовут?

Необычный вопрос. И задан необычно. Не для проверки, не чтобы поставить кого-то на место, не ради придирки. А просто чтобы обратить внимание на явление.

— Какие будут варианты? Не стесняйтесь! — говорит она, кивая, и очки снова соскальзывают вниз.

— Астрид Линдгрен, — тихо, но вполне слышно произносит Антон и смеется над своей потрясающей шуткой.

— Нет уж, подумайте, — отвечает учительница, поправляя очки.

Антон не умеет думать.

— Карина, — предполагает Йенни.

— Близко, но не совсем верно.

— Карин! — выкрикивают Сара и Терес в один голос. От их визга в голове нарастает такая волна головной боли, что А зажмуриваюсь.

— Правильно. Хорошо, — отвечает учительница.

Я подпираю голову ладонями и массирую виски, пытаясь представить, что нахожусь в темной комнате.

Учительница рассказывает о приемах запоминания, о том, как можно мысленно создать образ имени. Что-то пишет на доске — не знаю что. Я сижу, закрыв глаза и массируя виски, боль утихает на несколько секунд — и на том спасибо.

— Прозвища — тоже интересная вещь, — говорит она.

— У нас тут шведский или имяведение? — бормочет Антон.

— А что?

— Просто интересно. У меня по расписанию шведский, а не изучение имен.

Антон оглядывается по сторонам, надеясь, что его выдающуюся реплику оценят по достоинству, но не находит поддержки. Взгляд растерянно бегает по классу.

— Имена — это ведь большая часть языка, — говорит учительница, поправляя очки.

— Но все равно… — отвечает Антон.

«Но все равно». Прекрасный аргумент, когда других нет. Учительницу это, кажется, ничуть не задевает, и она продолжает в том же духе:

— Родители иногда дают детям нелепые прозвища. Моя мама звала меня в детстве «Карин-крольчонок». Однажды она назвала меня так при друзьях. Кажется, мне было тринадцать. И я чуть не умерла от стыда.

Кое-кто в классе смеется.

— А ваши мамы дают вам прозвища?

Боль впивается с новой силой, как лезвие бритвы. Я снова опускаю голову на ладони, массирую виски.

— Например, ты, Элиас, — тебя мама как называет?

Я открываю глаза, смотрю на ладони, а их как будто три — одна, маленькая, в середине. Я раздвигаю руки — теперь их снова две.

— Элиас, ты слышал мой вопрос? Я спросила, как тебя называет мама.

Я медленно поднимаю голову, руки падают на парту. Пустота. Вакуум. Гулкое эхо. Только солнце палит сквозь окна. Да почему же никто не задернет эти несчастные гардины!

— Конечно, если не хочется, можно не отвечать.

В ее голосе впервые слышится неуверенность, как будто она теряет контроль над ситуацией.

— Может быть, твоя мама и не придумала для тебя прозвища, — продолжает она.

Я смотрю на учительницу. На доске у нее за спиной написано «Карин». У нее карие глаза. Легко запомнить: карие — Карин. Наверное, надо потом сказать ей об этом, после урока. Хотя говорить — ужасно трудное занятие. Я замечаю, что стиснул зубы, крепко сжал челюсти.

— Не в этом дело, — отчетливо слышится голос Терес, сидящей передо мной.

Она поворачивается с выражением лица, которого я прежде не видел. Не то чтобы я целыми днями наблюдал за ней, но такого точно не замечал. Она как будто повзрослела: даже не поверишь, что она по пьяни может валяться в сугробах.

— Скажи как есть, Элиас, — произносит это взрослое лицо совсем уже не писклявым голосом. — Скажи как есть.

Лицо горит. И с той стороны, где солнце не светит, тоже. В классе абсолютно тихо. Я смотрю по сторонам, не поворачивая головы. Вижу некоторых одноклассников. Все молчат: одни смотрят прямо перед собой, другие — на меня и Терес. Тоббе слишком близко, чтобы я мог его разглядеть, не поворачиваясь, но я знаю, что он опустил голову. Терес все еще смотрит на меня.

Мне совсем не трудно глядеть ей в глаза — наоборот, это меня успокаивает.

Учительница Карин ерзает на месте, ей явно не по себе. Я понимаю, что ситуация для нее сложная, из такой трудно найти выход. Думаю, что теперь предпринять, что мне полагается сделать — может быть, выйти из класса?

— Ладно, давайте… не будем об этом, — говорит учительница. — Давайте лучше кое-что сделаем.

Она оглядывает класс, словно пытаясь понять, насколько мы готовы к сотрудничеству.

— Письменное упражнение на тему ваших… — быстрый взгляд в мою сторону, — ваших имен.

Она делает паузу, но никто не возражает. Даже Антон.

— У всех есть ручка и бумага?

На смену штилю сперва приходит легкая рябь: все поворачиваются друг к другу, к сумкам, висящим на спинках стульев, ищут нужные предметы. Затем волны становятся сильнее: «Мне не на чем писать!» и «Дашь ручку?» Гомон усиливается. А потом все утихает и становится как обычно — может быть, только атмосфера немного мягче.

— У тебя есть листок? — осторожно спрашивает Тоббе. — А то я могу дать.

Лицо обращено ко мне, но он не смотрит в глаза. Я беру листок из его блокнота.

Терес отвернулась, я смотрю ей в спину. Вижу, как Андреас наклоняется к ней, что-то шепчет на ухо, смеется. Слышу тихое: «Прекрати!» — но уже не писклявым голосом и без радостного хихиканья. У спины тоже взрослое и серьезное выражение.

— Как я уже сказала, тема — ваши имена. Напишем небольшой текст.

Учительница Карин выводит слова на доске, показывая нам пример. Она пишет свое имя, фамилию и название улицы.