Никто не спит
Шрифт:
— Чего?
— Боль после тренировки. Хуже всего через день.
Очень мило с его стороны. Но то, что я не горю желанием заниматься джиу-джитсу, объясняется не болью в мышцах.
Мы идем к столовой. Через большое окно виден школьный двор, сосны и Сара с Терес. Они сидят спиной к нам на низенькой велосипедной стойке. Представляю, как заныли бы мышцы ног, если б я так сел. Больно от одной мысли. Лиц не видно, но мне кажется, что Терес плачет, а Сара утешает ее, обняв за плечи. На секунду пытаюсь представить себя и Тоббе сидящими вот так, рядом. Невозможно, совершенно немыслимо. И дело тут не в моих негнущихся ногах.
До столовой осталось четыре ступеньки. Тоббе стоит внизу и терпеливо ждет.
—
Я берусь за перила и изображаю непонимающую улыбку.
— Завтра Вальборг, — поясняет он. — Есть планы на вечер?
Что он обо мне думает? Откуда у меня планы на вечер? Нет у меня никаких планов, ни на вечер, ни на утро. Ну и вопрос!
— Нет, планов нет. Забыл, что завтра Вальборг.
В прошлом году я нехотя потащился с отцом смотреть на университетский костер. Отец стоял вместе с коллегами и таращился на огонь. Я топтался в двадцати метрах от него, у меня мерзли ноги.
— Мы с Петтером собирались на великах в город. Хочешь с нами?
У Тоббе есть планы. И двоюродный брат по имени Петтер. Однажды я его видел. Давно, еще в прошлой жизни.
— Да, возможно.
Нельзя сказать, что я мечтаю отметить Вальборг с Тоббе и Петтером. Но зато мне не придется смотреть на озабоченное лицо отца, которого беспокоит, что я ни с кем не общаюсь и все время сижу дома. К тому же не надо будет тащиться с ним, если он вдруг позовет.
Стоя на лестничной площадке у нашей двери, я пытаюсь отыскать ключ. Слышу, как щелкает замок квартиры напротив, отпираемый изнутри, как открывается дверь. Боковым зрением вижу, как кто-то выходит и тут же останавливается у порога. Нащупав ключ, вставляю в скважину.
— Ты Элиас, да?
Я оборачиваюсь, и внутри проносится ураган. Волна жара, волна холода — все вперемешку.
Иногда в кино показывают, как один человек, некто А., потерявший близкого человека, назовем его Б., видит в проеме двери третьего человека. Оказывается, что это В., но А. вместо него видит Б. Тут В. открывает рот и произносит первые слова, и А., осознав, что это не Б., а В., испытывает сильное разочарование.
Здесь все не так. Я знаю, что со мной заговорила не Б. Я понимаю, что это мама светленькой малявки. Просто мама светленькой малявки страшно похожа на Б. Волосы. Лоб. Нос. Я берусь за ручку двери и долго не отпускаю.
Женщина, которой принадлежат эти волосы, лоб, нос, хмурит брови, вопросительно щурит глаза. Я крепко держусь за ручку двери, фокусирую взгляд на этой женщине, чтобы не видеть того, другого лица. Я бы запретил людям быть такими похожими друг на друга.
Она смеется. Короткий смешок больше похож на сдержанное чихание.
— Что с тобой?
Я медленно ослабляю хватку и замечаю, что все это время не дышал. Откашливаюсь, пытаясь вернуться в реальность, показать, что я не сумасшедший и не при смерти. Женщина склоняет голову набок, нерешительно улыбается:
— Ты ведь Элиас?
Я киваю, пытаюсь поддакнуть. Поворачиваю ключ в замке, вынимаю его — чтобы не стоять истуканом.
— Я хотела только сказать спасибо за то, что ты помог Анне с замком.
Сую ключ в карман. Надо что-то сказать, я снова откашливаюсь.
— Пустяки. В смысле… это легко.
Дар речи не потерял — уже хорошо. Обладательница этих волос, лба, носа поворачивается к своей двери и берет мешок с мусором.
— Я ничего не понимаю в велосипедах, — смеется она и смотрит на меня, уже не вопросительно. — И инструментов у меня нет.
Я слегка пожимаю плечами, пытаясь улыбнуться в ответ, но лицо будто застыло.
— Очень мило с твоей стороны.
Соседка закрывает за собой дверь.
— Анна никогда не стесняется попросить о помощи, — снова смеется она. — По крайней мере тех, кто ей нравится.
Соседка
спускается по лестнице, даже не догадываясь о том, что ужасно похожа на другого человека.Это, если подумать, очень странно: один человек — чуть ли не копия другого, но не имеет об этом ни малейшего представления.
Я снова спотыкаюсь о футляр с саксофоном — второй раз всего за несколько дней. Если бы не усталость, закинул бы его обратно в кладовку или сбросил с балкона. Если бы тело не было таким неподъемным. Если бы голова не была такой пустой и тяжелой.
Письмо № 119
8
Отец весь день был дома. В квартире пахнет хвойным мылом, ковры чуть прохладные — проветривались на стылом весеннем воздухе. Из радиоприемника тихо доносится «Настал конец зиме», через открытое окно слышны звуки моторов во дворе. Я давно подозревал, а теперь убедился: в этом районе живут стиляги, которые носят ковбойские сапоги и джинсовые жилеты; теперь вот они, видимо, выползли из нор, чтобы аккурат к Вальборгу нагрузить свои крутые тачки банками и бутылками пива.
Отец и в моей комнате уборку сделал. Не думаю, что он рылся в вещах, но коробку на всякий случай проверяю. Крошечный кусочек бумаги, который я засунул под край крышки, на месте.
Возвращаюсь на кухню, к радио. За открытым окном зреет светлое, легкое чувство, луч… надежды. Как после дождя, когда краски кажутся ярче и становится легче дышать.
Тачки стиляг на холостом ходу, готовые умчаться навстречу весне, запах хвойного мыла, «Настал конец зиме» в исполнении какого-то студенческого хора — от всего этого хорошо на душе. Даже план поехать в город с Тоббе и его двоюродным братом мне уже нравится.
Отец сегодня другой. Его лицо будто разгладилось. Он надел новый джемпер и больше не предлагает мне сходить посмотреть на Вальборгский костер.
— Как насчет пиццы?
И с голосом что-то: новые нотки, интонации.
— Идет.
— Сгоняешь? Я пока салат сделаю.
Только не надо думать, что мы питаемся исключительно пиццей и прочим фастфудом. Отец и сын, брошенные на произвол судьбы. Все не так. Отец, конечно, не шеф-повар, но готовить умеет. Готовит еду, которую оценили бы и авторы кулинарных книг, достаточно питательную и полезную, иногда скучноватую. Но все-таки он готовит. И это как будто гонит прочь и удерживает на безопасном расстоянии то самое, о чем мы не говорим. Мы сидим за столом, едим, и жизнь кажется не такой ужасной.