Никто не умрёт

И вот первый день занятий, а его авторитет уже под большим вопросом. Если так пойдет дальше, он окажется игрушкой в руках этой беснующейся мелюзги.

– Тишина! Прекратить этот цирк немедленно. Все по местам, - скомандовал физрук, - Делать, как я сказал, а то всех накажу... всем двойки поставлю...

Дети растерянно притихли, уставившись на его рассерженное лицо. Малыш, которого он послал с мальчиками на перекладину, сказал чуть дрогнувшим голосом:

– Я все равно плохо прыгаю в прыгалку.

Глядя, как щуплый паренек в синих шортиках не по размеру и оранжевой мальчишеской майке с чужого плеча пыхтит, пытаясь поднять свое тело, Артем засомневался. Но просто так сдаваться на милость хитро притихшей малышни не хотел.

– Ваня, - строго сказал физкультурник, - хватит кур смешить, иди, прыгай с девочками.

Малыш и на этот раз безропотно подчинился. К его удивлению, никто в классе не засмеялся и не стал дразниться - отправили пацана-неумеху к девочкам.

Артем понял свою ошибку, когда этот ученик после окончания урока отправился в девчачью раздевалку. Он почувствовал вину перед девочкой за то, что высмеял ее перед одноклассниками. Может быть, поэтому, когда ему предложили тренерскую работу в детской юношеской спортивной школе, он не смог отказать Иване, и принял ее в свою секцию по биатлону. В последствии он не раз жалел о своем опрометчивом поступке. Он скрипел зубами, глядя, как нескладная девочка, радостно размахивая лыжными палками, мчит лишние круги, и вновь и вновь лупит из пневматического ружья "в молоко," и ругал себя за мягкотелость. Но прогнать ее из секции не решался.

Ивана не переживала по поводу неудач на спортивном поприще и среди сверстников ничем не пыталась выделиться. Когда над ней посмеивались, она смеялась вместе со всеми - раз всем смешно, то и ей тоже хорошо. Она всегда находилась в приподнятом настроении, и это делало ее желанной подругой, с которой и парни, и девушки чувствовали себя одинаково комфортно. С ней можно было оставаться самим собой, не заботясь о производимом впечатлении.

Пока Ивана была маленькой, Соня не любила задерживаться на работе, ведь дома ее нетерпеливо ждала любимая племянница, которая всегда встречала ее радостным визгом и обязательно подарками, которые рисовала сама. И на каждом рисунке было много-много розовых сердечек и слов "лублу". Но раз в неделю Соня терпеливо дожидалась, когда коридоры районной зубоврачебной поликлиники опустеют, доставала из тумбочки своего письменного стола чистые листки бумаги, ручку, садилась на стул, обитый старым истертым гобеленом, и надолго задумывалась, уперев невидящий взгляд в стеклянный шкаф с инструментами. Письма от родителей для Иваны она всегда писала на работе, чтобы племянница случайно не нашла черновики. Старательно выводила буквы одна за другой, изменяя почерк до неузнаваемости. И каждый раз она испытывала легкое чувство стыда, что обманывает наивную девочку. Сомневалась, права ли она. И не надо ли сейчас вместо того, чтобы снова сочинять текст, похожий на все предыдущие, придумать как она расскажет Иване правду. Но нет, не решалась. Рука тянулась к ручке. Она писала, а потом вкладывала исписанный лист в конверт без подписи и печати, заклеивала его и сразу же убирала в сумку, чтобы случайно не забыть на работе. Завтра утром это письмо прочтет Ивана и будет радоваться, что мама с папой ее любят и грустить одновременно, потому что она не может сказать им, как она любит их.

Глава 4. ХАН

У него была желтовато смуглая кожа, восточный разрез глаз с припухшими веками, жесткие черные волосы, выдающиеся скулы и аккуратный прямой нос. У его родителей были светло русые волосы, серые глаза, европейский тип лица со значительно выступающим вперед носом.

Такая непохожесть вызывала немало вопросов от любопытных соседей. На все намеки мать отвечала односложно:

– Сами понимаете, татаро-монгольское иго на всех печать наложило. Кто нынче чистый русский?

– Потомки Чингизхана, - посмеивались одни, а иные удивлялись природе, которая устроила такой конфуз через многие поколения при помощи такой малой причины, как никому невидимый и не понятный ген.

С легкой руки досужих сплетников кличка "хан" прицепилась к мальчику крепче имени, записанного в его свидетельстве о рождении.

Глава семьи, Олег, работал начальником патрульной службы милиции Уссурийска, поэтому редко бывал дома, а если по возвращении с работы случайно встречался с сыном, то окликал его неопределенно - "парень". Мать, Полина, вынужденная справляться с домом в одиночку, всегда была занята заботами о болезненном младшем брате, и звала его на женский манер - "мальчик".

Но было место, где его называли "сын". Это был частный спортивный зал на окраине города. Хозяином его был сдержанный немногословный японец средних лет, стриженый "под бобрик", весь сотканный из мышц и сухожилий, быстрый, сильный и по-восточному красивый. У него был небольшой аккуратный нос, резкий упрямый подбородок, упругие почти всегда крепко сжатые губы. Его черные глаза - узкие прорези над выступающими скулами скрывали какую-то тайну, в них нельзя было прочитать ничего. Поговаривали, что он - бывший якудзы, исчезнувший на склоне лет с поля зрения своих хозяев в глубине сопредельного континента. Основанием для таких слухов послужили странные цветные татуировки, украшающие большую часть торса японца.

За глаза его так и называли - "Якудза", но при встрече величали уважительно "Сэнсэй".

Якудза был женат на девушке-кореянке. Детей у них не было. По какой причине - точно не знал никто, но ходили слухи, что жена Якудзы по малолетству застудилась и не могла иметь детей. Почему Якудзa женился на бесплодной кореянке, этого тоже никто не знал. Кто-то говорил - из-за сильной любви, кто-то предполагал расчет со стороны Якудзa, который, таким образом, получил местную "прописку" и российское гражданство.

Якудза прибыл в Уссурийск примерно в то же время, что и семья Моренюк. Он купил заброшенный трикотажный цех и, вопреки мнению горожан, вместо кибернетической чудо-фабрики, построил спортивный зал с татами, рингом и бойцовскими тренажерами, раздевалками, оснащенными душевыми кабинами, и повесил над дверью плакат, исписанный сверху вниз иероглифами. Особо грамотные из тех, кто занимался привозом из Японии подержанных машин с целью сбыта их в Уссурийске и Владивостоке, смогли перевести надпись - "Школа каратэ". А озорные рукописцы, вдохновленные девственно чистыми стенами здания, используя разноцветные баллончики с краской, намалевали на них этот перевод, приправляя слова рисунками наскальной живописи, наглядно показывающей неграмотным, для чего, собственно, это здание предназначено.

Одним торцом здание смотрело на асфальтированную дорожку. Там был общий вход для всех. В противоположном конце здания была дверь, перешагнув порог которой можно было попасть сразу же в дом Якудза, пристроенный им к бывшему трикотажному цеху. И хотя пристройка была возведена по модной канадской технологии, внутри дома все было обставлено в классическом японском стиле: множество маленьких полупустых комнат с раздвижными перегородками, украшенных фонариками, старинные японское оружие на стенах, постели прямо на полу, низенькие столики, за которые можно было усесться только на корточках.

Хан любил это место. Особенно в то время, когда тренировки заканчивались. Тогда Якудза тушил в зале свет, закрывал входную дверь и, обращаясь к нему, с учтивым уважением произносил:

– Придет время, мой "даймё-хан", и ты войдешь хозяином в свои собственные владения. А сейчас, прошу войти гостем в мой дом и разделить со мной ужин. Акено будет тебе рада.

И открывал перед ним дверь в пронзительно родной мир, где его называли ласковым именем "сын" и учили японскому языку.