Никто не заплачет

— Почему вы в этом так уверены? Вы с ней знакомы?

— Ну, по-соседски, — пожала плечами Ира, — один раз к нам в почтовый ящик их телефонный счет бросили, я занесла, поболтали немного. Потом однажды Станислав Михайлович ключ оставил в замочной скважине снаружи. Я увидела, позвонила в дверь.

— Он был настолько рассеянным человеком? — удивился Мальцев.

— Я его совсем не знала. Но, наверное, был растяпой, если мог так ключ оставить.

— Ира, расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали на лестнице в тот вечер.

— Ну, в общем, я уже рассказывала следователю.

— И все-таки давайте еще раз, подробненько, с самого начала. Вот вы стали спускаться по лестнице. Вы до этого сидели на подоконнике или вышли из квартиры?

— Я сидела на подоконнике, потом забежала домой на секунду, а потом спустилась вниз. Но, если уж с самого начала… Я еще раньше, видела, как Станислав Михайлович выходил из дома в тот вечер.

— Во сколько это было? — быстро спросил Гоша.

— Около семи. Точнее сказать, не могу. Я шла из булочной, мать попросила хлеба купить. А он выходил из подъезда, в костюме, в галстуке, такой весь парадный, одеколоном от него пахло.

— Вы запомнили потому, что обычно он ходил в другом виде?

— Нет. Он часто надевал пиджак, но, знаете, с джинсами, с темной рубашкой или даже с футболкой. А чтобы вот так, при галстуке, это редко.

— Значит, он вышел из дома около семи, — задумчиво произнес Мальцев, — и при полном параде.

— Да, около семи. А вернулся около девяти.

— И вы все это время сидели в подъезде?

— А где лее еще? — фыркнула Ира. — Во дворе бабки пристают, дома родители. Где ж еще можно спокойно пообщаться?

Мальцев вытащил сигареты, закурил.

— Можно мне тоже? — попросила Ира. — Я свои там, у ребят, оставила.

«Рановато тебе курить в шестнадцать-то лет», — хотел сказать Гоша, но раздумал, протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.

Девочка глубоко затянулась и тут же закинула ногу на ногу, томно прищурившись, выпустила дым из ноздрей, медленно повела плечами. Сигарета делала ее взрослей и раскованней.

«Смешные они, — подумал Мальцев, — смешные и глупые. За то время, пока они торчат по подъездам и подворотням, курят, пьют пиво и кадрят друг друга, каждый из них мог бы по два языка выучить, компьютер освоить, банковское дело или еще что-нибудь полезное. Хорошо, что моему Сереже только шесть и нет у нас пока этой головной боли с подъездами-подворотнями».

— Как вы думаете, тот человек, с которым Зелинский разговаривал у лифта, вошел в подъезд вместе с ним? Мог он ждать, например, в закутке у подвальной двери?

— Нет, там никто не стоял. Я несколько раз бегала туда-сюда. Моя бабушка во дворе сидела, на лавочке. Я ей сначала кофту принесла накинуть. Потом она еще очки попросила. В общем, загоняла меня совсем. Если бы кто-то стоял в подъезде незнакомый, я бы заметила.

— Так, значит, они вошли вместе. И вы услышали обрывок разговора, когда спускались по лестнице.

— Да. Станислав Михайлович сказал: «Что за бред, откуда ты такой взялся…» Я дословно не помню, но что-то в этом роде. А тот… — девочка наморщила лоб под челкой, — подождите, он, кажется, что-то про ясность говорил, мол, люблю ясность, не надо усложнять… И еще Зелинский сказал: «Слушай, может ты псих?» Вот эту фразу я хорошо запомнила.

— А лицо того человека вы случайно не запомнили? — тихо спросил Гоша.

— Он стоял лицом к лифту, я видела его сзади и чуть-чуть в профиль, но совсем мельком.

— Как он был одет?

— Обыкновенно, — пожала плечами Ира, — джинсы, рубашка с короткими рукавами.

— Рост, телосложение?

— Невысокий. Пониже Зелинского на полголовы. Худощавый, но крепкий. Волосы короткие, скорее светлые, чем темные… Нет, я его совсем не запомнила.

— Молодой?

— Если бы я лицо видела… Но не больше сорока, это точно. Знаете, фигура, осанка… Да, скорее молодой.

— Вы сказали следователю, что почувствовали враждебность между ними, напомнил Гоша.

— Да, мне показалось, они сейчас начнут друг другу морду бить. Прямо воздух сгустился.

Попрощавшись с Ирой Лукьяновой, Мальцев тут же вернулся в подъезд, поднялся на пятый этаж и позвонил в дверь квартиры Зелинских.

Инна встретила его в белом махровом халате до полу и в чалме из полотенца на голове.

— Отмываюсь от вашего КПЗ, — мрачно сообщила она, возвращая Мальцеву удостоверение, — до сих пор чувствую себя свиньей после ваших нар! Вопросы мне уже все задали, подписку о невыезде взяли. Что еще?

— Еще вопросы, Инна Валерьевна, — улыбнулся Гоша, — извините, служба.

— Ладно, проходите. Могу даже чаем угостить.

— Спасибо, не откажусь.

На кухне все сверкало стерильной чистотой. Инна Зелинская в халате и в чалме из полотенца напоминала героиню какого-то рекламного ролика, но какого именно, Мальцев не мог вспомнить. Полные чувственные губы, кошачий разрез светло-карих глаз, тонкий, чуть вздернутый носик. Очень красивая женщина.

Он сел на широкую деревянную лавку, дождался, пока хозяйка нальет воды в чайник, включит его, усядется напротив, и только тогда задал свой первый вопрос.

— Скажите, Инна Валерьевна, вы слышали, как ваш муж вернулся домой в тот вечер?

— Слышала, как дверь хлопнула, и еще мне показалось, он разговаривал с кем-то.

— Во сколько это было?

— В девять, может, без трех минут девять… По ОРТ шел блок рекламы перед вечерними новостями.

— Вам показалось, что муж разговаривал с кем-то у двери. Второй голос был мужской или женский?

— Мужской. Но слов я не разобрала. У меня телевизор орал.

— А почему, простите, вы не вышли встретить мужа? Не поинтересовались, кто с ним пришел?

— Мы поцапались сильно. До его гостей мне дела не было. Я злилась.

— Почему?

— Долго объяснять.

— И все-таки, в двух словах, — осторожно попросил Мальцев, — это важно.

— Что важно? Почему мы ругались? Почему разводиться собрались? — взвилась Инна. — Я ведь все этому хмырю-следователю изложила. С постельными подробностями, как он требовал. Он, знаете, интимные детали очень уважает, этот ваш следователь Гусько. Вам что, тоже охота чужое грязное белье перетряхнуть?