Никто не знает тебя
Шрифт:
— Тебе не терпится побежать к Шонесси и обо всем доложить?
Кривоватая ухмылка.
— Не-а.
— Слабо верится.
— Куда мы направляемся? — вновь спросила Маркони, но Гретхен, словно не слыша ее, загадочно произнесла:
— Я собираюсь признаться.
— И что? У меня душа должна уйти в пятки?
— А то, — хищно усмехнулась Гретхен, обнажая острые передние зубы.
Маркони закатила глаза:
— Твое признание как-то связано с тем, что тебе наплевать на виновность или невиновность Виолы?
Неожиданно для себя Гретхен слишком безрассудно срезала угол — и вдогонку «Порше»
— В точку, — хмыкнула Гретхен, не желая признавать правоту Маркони, и, игнорируя метавшую громы и молнии родительницу, втопила в пол педаль газа. — Меня не особо колышет, кто убил Клэр Кент.
— Потому что Виола психопатка и мир станет немного безопаснее, если она окажется за решеткой? — безмятежно, словно не стремясь утереть Гретхен нос, предположила Маркони.
— Тот, кто ее подставил, все рассчитал правильно.
Взял и убил двух зайцев одним выстрелом. Точнее, ножом.
— А может статься, что Виола не психопат? — допытывалась Маркони. — Что ее психопатия такая же инсценировка, как и подстава с убийством?
— Нет, — тряхнула головой Гретхен. Мысль здравая, но в данном случае совершенно неприемлемая. — Виола — психопатка чистой воды. Я не профессионал, но зуб даю, рано или поздно эта девочка, если, конечно, не упечь ее за решетку на всю оставшуюся жизнь, непременно кого-нибудь ухайдакает.
— Но есть одно «но», — подстегнула ее Маркони.
— Но есть одно «но». Виола может оказаться психопаткой и одновременно придурковатой размазней. Одно другому не мешает. И будь я убийцей Клэр Кент, я непременно бы этим воспользовалась и, не раздумывая, подставила бы девочку.
— Это тебе ничего не напоминает, а? — спросила Маркони до театральности простодушно. — На ребенка возводят напраслину только потому, что он ненормальный.
Гретхен изо всех сил сжала руль, прикусила щеку и успокоилась, только когда рот ее наполнился кровью.
— Я польщена, — холодно произнесла она, — что ты не пожалела времени и ознакомилась с моим досье.
— Люблю почитать на ночь что-нибудь легонькое, — беспечно отозвалась Маркони.
Гретхен это совсем не понравилось. Маркони не понимала, что играла с огнем. Не соображала, как мало Гретхен требовалось, чтобы взорваться и не оставить от детектива мокрого места. Всю жизнь Гретхен, словно канатоходец, шла по натянутому до предела канату, зная, что один неверный шаг, один миг помрачения рассудка — и она ринется в пучину безумия, и Шонесси одержит победу. И окончательно уверится в том, что она монстр, как он и предполагал.
Ах, Маркони, Маркони! Разве можно тыкать острой палкой в разверстую рану и не задумываться о последствиях?
— Я хотела посмотреть, как выглядят ее внутренности, — процедила Гретхен.
Эпатаж всегда действовал отрезвляюще на тех, кто старался загнать ее в угол. Возможно, Маркони просто стоит напомнить, что умение Гретхен подавлять свою свирепую натуру отнюдь не превратило ее в милого и пушистого котика.
— Но
из этого не вытекает, что именно ты вскрыла тетушку, как консервную банку, — благодушно парировала Маркони.Гретхен задохнулась от изумления. То же самое она когда-то говорила Шонесси. То же самое внушала себе. Она не верила, что ее маленькое восьмилетнее эго нашептало ей убить тетю Роуэн, но время шло, Шонесси не выпускал ее из виду, и в ней зашевелился червячок сомнения: почему ее не арестовали, если улики против нее и вправду были настолько сильны, что вопрос о ее невиновности ни разу не поднимался? Не хватило доказательств?
Гретхен никогда не заглядывала в папку с материалами по своему делу. Даже теперь, когда у нее хватало влияния и власти потребовать их и скрупулезно изучить. Созданный ею мир крутился вокруг убежденности Шонесси в том, что она убила тетю. Разрушь она эту убежденность — что тогда станется с ее жизнью? Жизнью, которой она наслаждалась?
— И вообще не о тебе речь, — добавила Маркони, деликатно выкидывая белый флаг и намекая, что до нее дошло: если Гретхен не испытывает особых эмоций, ее душевные раны все равно кровоточат, особенно когда их растравляют. — Речь о Виоле: почему она взяла на себя вину за убийство Клэр?
«Обо мне заговорят!»
— Чтобы покрасоваться. Девчонка та еще выпендрежница. Признание вины для нее не тяжкий крест, а способ прославиться.
Маркони задумалась:
— Поэтому, на твой взгляд, копы так быстро и отыскали нож?
Гретхен кивнула:
— Полагаю, да. С другой стороны, почему бы ей в таком случае не остаться рядом с телом? У нее была уйма времени наиграться с Клэр, но вместо этого она сразу убивает ее, наносит десяток лишних ударов, чтобы представить все как кровавую резню, возвращается в комнату, нарочито плохо зарывает в белье нож и ждет приезда полиции. Это никак не вяжется ни с ее прежними злодеяниями, ни с ее психопатией.
— Кроме того, Виола — садистка, — сказала Маркони. — Она непременно помучила бы жертву, прежде чем убить ее.
— Руку даю на отсечение — девочка вначале разбудила бы мать и только потом зарезала. Одно это, об остальном я и не упоминаю, приводит к мысли, что Виола не причастна к убийству.
Но почему Виола молчит и ничего не отрицает? Возможно, размышляла Гретхен, девочка понимает, что ей никто не поверит. Останки животных, синяки на телах братьев, заключения психологов, растиражированные после убийства, — все указывало на нее. Выдвинутые против нее доказательства были намного более вескими, чем доказательства вины Гретхен. А люди до сих пор осуждающе тыкали в Гретхен пальцем, полагая, что ей удалось выйти сухой из воды.
Виоле никогда не добиться справедливости, так как единственное, что она может предъявить судьям, — это ничего не значащие слова «я невиновна».
Разумеется, девочка грезила о свободе, о возможностях сеять хаос и неограниченно издеваться над живыми существами. В то же время, не сомневалась Гретхен, Виоле хватило бы изобретательности и находчивости отыскать жертву где угодно, например в той же тюрьме. И вполне вероятно, именно в следственном изоляторе, где поиск жертвы был сопряжен с неимоверными трудностями, она чувствовала себя на верху блаженства — наконец-то есть над чем поломать голову.