Но в снах своих ты размышлял...

Герберт Найдлих наткнулся на нее около восьми утра.

Как обычно, он намеревался засесть за работу в своей конторе.

Уже подходя к входной двери, он заметил, что во дворе кто-то валяется. «Пьяный», — сразу пришло ему в голову.

Пьяница.

И он пнул ногой неизвестного, распростертого на черной как деготь земле.

— Вставай! — обратился он к нему.

Поскольку тот никак не прореагировал, Герберт Найдлих пнул еще раз.

— Пьяный дурак, — пробормотал он.

И решил, что ему все-таки пора приниматься за работу. Напоследок он пнул его еще раз. Ударил в зад со всего размаху.

И захохотал.

Он вообще любил позабавиться.

Наконец он добрался до своего письменного стола. Войдя, спросил секретаршу:

— Эдит, вы видели, кто валяется там, на улице?

Та выглянула в окно.

— Теперь вижу, — ответила она.

Эдит была одной из тех, кто позднее даст показания, что видели женщину днем, после двенадцати, в городском парке.

Обычно секретарша проводит там свой обеденный перерыв. Если погода хорошая и нет дождя, она садится на скамейку и аккуратно очищает апельсин. Тщательно выбирая все белые пленки, подцепляя их кончиками ногтей.

Потом вонзает длинный ноготь большого пальца в самую середину и делит апельсин пополам. После этого, методично отделяя дольки, похожие на полумесяцы, отправляет их в рот одну за другой.

У нее маленький рот. О пожилых она высказывается с раздражением. Говорит: «Эти старики занудные».

— Я видела женщину, — сообщит она потом для следствия. — Около двух. Я сидела на скамье против бассейна.

Кое-кто из гуляющих уселся на край и опустил голые ноги прямо в бассейн.

Женщина вошла в парк со стороны здания суда.

Да, конечно, я заметила сумку.

Она была у нее надета через плечо.

Через левое плечо.

Не знаю, полная была сумка или пустая…

Я обратила внимание, что брюки у женщины внизу обтрепаны. Она села на скамейку рядом со мной.

Очень может быть, что она была пьяная.

С трудом переставляла ноги, еле волочила.

Гравий шуршал под подошвами.

Вдруг мне показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и упадет.

Она опустилась на край бассейна.

Наклонившись к воде, черпала ее обеими руками и пила.

Не могу точно припомнить, но сумку она при этом, наверное, сняла.

Нашлись и другие, что тоже уселись на край бассейна и болтали в воде ногами.

Скорее всего, она поставила сумку рядом на гравий.

Сидела недолго.

Когда она стала подниматься, я решила, что теперь-то она уж точно плюхнется прямо в бассейн.

Я не умею плавать.

Она медленно побрела вокруг бассейна.

Выглядела усталой.

Если она была голодная, могла бы поесть где-нибудь в конце концов.

Но очень уж она была грязная.

Обойдя бассейн, она опять присела на его край, с другой стороны, нагнувшись так низко, что видна была лишь ее согнутая спина.

Она закатала штанины до колен и сняла туфли.

Я бы ни за что не стала совать ноги в воду у всех на виду.

Она опустила ноги в бассейн.

День выдался солнечный и жаркий.

Все предвещало хорошее лето.

Потом я перестала наблюдать. Съела апельсин, откинулась на спинку скамейки — благо погода стояла прекрасная — и закрыла глаза.

Без пяти два я собралась обратно на работу и снова увидела женщину.

Она стояла на дорожке позади меня. Мне стало противно.

За пять марок шестьдесят пфеннигов, что лежат у меня в сумке, я могла бы купить себе апельсин.

Могла бы позволить себе усесться на скамье против бассейна и очистить его.

Вода в бассейне холодная. У меня ноги устали. Распухли, отекли, и туфли давят. Я жалею свои ноги.

Мама часто повторяла: «У девочки красивые ножки».

«Посмотри, какие у меня ноги. Нравятся?» — спрашивала я одного знакомого.

Когда десять лет тому назад я ушла из дому и начала самостоятельную жизнь, ноги мои вознаграждались за мою смелость лишь пузырями, я постоянно их натирала. Но потом они привыкли к каждодневным скитаниям. Стараясь облегчить им жизнь, я бродила лесными тропами. Там почва мягкая, пружинистая.

Ничего, вода их освежит.

Другие вон тоже свесили ноги в бассейн.

Я закрыла глаза. Голова как будто отделяется от туловища, мне кажется, что она держится на длинной шее, уставившись на ноги, которые как будто совершенно отдельно от тела стоят на гравии.

Сейчас мои ноги напоминают клюющих птиц.

Наконец через неделю объявляется родственник.

— Это моя племянница, — говорит он, — ее зовут Кристина Радлеф, урожденная Халлер. Выродок она какой-то, — объясняет он.

В четырнадцать лет первый раз сбежала из дому.

Родители у нее прекрасные люди.

Мой брат — преуспевающий делец, торгует лесом.

Она ведь обязана была выйти замуж, чтобы супруг продолжил лесоторговое дело. Лесоторговля Халлеров велась три поколения.

Так вот, в четырнадцать девчонка сбежала.

Полиция схватила ее в Гамбурге, когда она спала на скамейке в сквере.

С Кристиной хватало забот.

В день шестнадцатилетия мы обнаружили ее с моим сыном Йоханом рядом со штабелями досок во дворе. Забавлялись.

Могли бы и на склад пойти.

Но они устроились прямо во дворе.

И были наказаны ремнем.

Кристина больше так и не увидела Йохана, а он ей нравился.

Брат подыскал ей жениха, кое-что смыслящего в лесной промышленности.

Восемнадцати лет Кристина вышла за него замуж и родила сына, который носит теперь фамилию Радлеф-Халлер и потом унаследует дело.

Но ведь Кристина ненормальная…

Матери не хотелось, чтобы дочь заработала дурную репутацию, и держала ее взаперти.