Ночь – мой дом

В том же году Лоретта, дочь шефа полиции Ирвинга Фиггиса, вернулась в Тампу.

Она сошла с поезда в сопровождении отца. Их руки переплетались. Лоретта была с ног до головы одета в черное, словно в траур. А возможно, это и был траур — судя по тому, как крепко Ирв сжимал ее руку.

Ирв запер ее у себя дома в Гайд-парке, и до конца сезона больше никто их не видел. Отправившись за ней в Лос-Анджелес, Ирв взял отпуск, и теперь, вернувшись, он продлил его до конца осени. Его жена уехала от него, взяв с собой сына, и соседи говорили, что из дома не доносилось никаких звуков, кроме молитв. Или, может быть, духовных песнопений: тут мнения расходились.

Когда в конце октября они наконец появились на пороге своего дома, Лоретта была облачена в белое. Вечером того же дня, на собрании в палатке пятидесятников, она объявила, что решение носить белое принадлежит не ей, а Иисусу Христу, чьему учению она теперь намерена свято следовать. В этот вечер Лоретта на собрании пятидесятников рассказала о своем нисхождении в мир порока, о демонах алкоголя, героина и марихуаны, которые вели ее по этому пути, о бесстыдном разврате, который вел к проституции, а та, в свою очередь, вела к новым дозам героина и ночам, полным столь греховного блуда, что Иисус — она знала — милосердно стер их у нее из памяти, чтобы она не покончила с собой. Почему же Он так заинтересован в том, чтобы она осталась жить? Потому что Он желает, чтобы она поведала его правду грешникам Тампы, Сент-Питерсберга, Сарасоты и Брадентона. И если Он сочтет необходимым, она будет нести Его слово дальше — по всей Флориде и, может быть, даже по всем Соединенным Штатам.

От бессчетного множества ораторов, вещавших перед паствой на подобных сборищах, Лоретту отличало то, что она не упоминала об адских муках. Она не повышала голоса. Она говорила так тихо, что многим слушателям приходилось подаваться вперед, чтобы ее расслышать. Порой косясь на отца, который после ее возвращения стал довольно суровым и неприступным, она горестно свидетельствовала о падшем мире. Она не утверждала, что знает волю Господню, но уверяла, что чувствует печаль и тревогу Христа, наблюдающего, до чего дошли Его дети. Скольких же еще можно спасти в этом гибнущем мире, сколько плодов добродетели можно пожать, если только изначально посеять в нем добродетель.

— Говорят, эта страна скоро вернется к отчаянному и растленному потреблению алкоголя. Мужья станут избивать жен из-за рома, станут приносить домой венерические болезни из-за виски, станут впадать в праздность и терять работу из-за джина, и банки будут изгонять на улицу все новых и новых маленьких людей. Но не вините банки. Не вините банки, — шептала она. — Вините в этом тех, кто наживается на грехе, на торговле человеческим телом и на его ослаблении с помощью алкогольного дурмана. Вините бутлегеров, и владельцев борделей, и тех, кто позволяет им распространять эту мерзость по всему нашему славному городу, на виду у Господа. Помолитесь за них. И просите Господа о наставлении.

Очевидно, это именно Господь наставил тех добрых граждан Тампы, которые после этого устроили налет на один-два клуба Коглина — Суареса и изрубили топорами бочонки с ромом и пивом. Когда Джо узнал об этом, он велел Диону связаться с одним парнем в Валрико, изготовляющим стальные бочонки, и они поставили их во всех своих барах, поместив деревянные емкости внутрь и поджидая, кто теперь войдет, размахнется и вывихнет локоть или отшибет себе руку, на хрен.

Джо сидел в своей конторе-прикрытии — компании по экспорту сигар, совершенно легальной фирме (они ежегодно теряли небольшое состояние на экспорте отличных сортов табака в страны вроде Ирландии, Швеции или Франции, где сигары так и не прижились), когда в парадную дверь вошли Ирв и его дочь.

Ирв быстро кивнул Джо, но избегал его взгляда. За годы, прошедшие с тех пор, как Джо показал ему снимки его дочери, он ни разу не посмотрел Джо в глаза, а ведь они, по прикидкам Джо, не меньше тридцати раз проходили мимо друг друга на улице.

— Моя Лоретта хочет тебе кое-что сказать.

Джо поднял глаза на хорошенькую молодую женщину в белом платье, с яркими влажными глазами.

— Хорошо, мэм, — произнес он. — Садитесь, пожалуйста.

— Я предпочла бы постоять, сэр.

— Как вам будет угодно.

— Мистер Коглин, — произнесла она, сложив руки чуть ниже живота, — мой отец говорит, что когда-то в вас жил хороший человек.

— Не знал, что этот человек скончался.

Лоретта откашлялась.

— Мы знаем о вашей филантропической деятельности. И о такой же деятельности женщины, с которой вы решили сожительствовать.

— «Женщина, с которой я решил сожительствовать», — повторил Джо лишь для того, чтобы попробовать, как это звучит.

— Да-да. Мы знаем, что она ведет довольно активную благотворительную деятельность среди обитателей Айбора и даже в Большой Тампе.

— У этой женщины есть имя, — заметил он.

— Но ее добрые дела преходящи по своей природе. Она отказывается от любого участия в религиозной жизни и отталкивает все попытки приобщить ее к единственному истинному Господу.

— Ее имя — Грасиэла. И она католичка, — сообщил Джо.

— Но пока она не согласится прилюдно, что ее трудами движет рука Господа, она, сколь бы благими ни являлись ее намерения, остается помощницей дьявола.

— Ого! — произнес Джо. — Вот тут я, признаться, чего-то не улавливаю.

— Надеюсь, мои слова вы уловите, — отозвалась она. — Все ваши добрые деяния, мистер Коглин, ничуть не служат оправданием ваших дурных поступков и вашей отдаленности от Господа.

— Почему же?

— Вы извлекаете прибыль из незаконных пристрастий ближних. Вы наживаетесь на слабостях людских, на их потребности в праздном, ненасытном, похотливом поведении. — Она одарила его печальной, но доброй улыбкой. — Но вы можете освободиться от этого.

— Я не хочу, — заметил Джо.

— Конечно же хотите.

— Мисс Лоретта, — произнес Джо, — мне кажется, вы замечательный человек. Насколько я понимаю, количество прихожан у нашего проповедника Ингаллса утроилось с тех пор, как вы стали выступать перед ними.

Глядя в пол, Ирв показал пять пальцев.

— Ах вот как, — произнес Джо. — Извините. Значит, аудитория выросла впятеро. Поздравляю вас.

Улыбка не покидала доброго и печального лица Лоретты. Это лицо говорило: я знаю, что ты хочешь сказать, еще до того, как ты это скажешь, и считаю эти слова бессмысленными еще до того, как они вылетят у тебя изо рта.

— Лоретта, — проговорил Джо, — я продаю товар, который людям настолько нравится, что не пройдет и года, как восемнадцатую поправку сметут.

— Это не так, — возразил Ирв, набычившись.

— О, — сказал Джо, — это так. В любом случае сухой закон мертв. Его использовали, чтобы держать бедняков в узде, но попытка провалилась. Его использовали, чтобы средний класс стал более трудолюбивым, но он стал лишь более активным. За эти десять лет выпито больше спиртного, чем за какое-либо из прежних десятилетий, и это потому, что люди его хотят — и не желают, чтобы им запрещали его получать.