Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах

— Как вы вышли сюда в этой тьмище? — тихо спросил его майор, глядя в пустоту.

— Обыкновенно. Я опаздывал с выходом почти на двадцать минут. Проспал. Подготовка маршрута заняла еще двадцать — рассчитал в пути догнать батальон за счет спрямления трассы и без привалов. Пришли — никого.

— Неплохо, — проговорил майор. — А вот мы поспешили и запоролись.

— Как, извините… Как это могло?..

— Раза два сделали ошибку в одну и ту же сторону: вправо по часовой стрелке, а там удобная дорога нас еще соблазнила и повернула к востоку. Вот мы и шпарили чуть ли не до самой Вислы… А там уж впотьмах стали думать, что наши компасы одурели… Или мы попали в «магнитную аномалию»…

Взводный не хотел задавать лишних вопросов (хоть они и были) — опасался, что вина может быть опрокинута на Василия Курнешова, ведь в определенной мере тот тоже был виноват — штаб есть штаб, замкомандира по строевой ведет, штаб контролирует, помогает, а не волочится за всеми.

— Ну, хоть сколько-нибудь поблукали в этой тьмище? — с толикой надежды спросил майор.

— Лбами уперлись в эту стенку. Везение редкое, — беспощадно сообщил взводный.

«Вот весь он тут! Ну что за сатана!» — подумал Беклемишев, ему были чужды и непонятны эти хвастливые выверты.

— Дело в учете магнитного склонения, — продолжал взводный как ни в чем ни бывало, — все остальное ерунда. И точный подсчет…

— Хвастун, — тихо сказал Беклемишев.

— А как же? Конечно, — ответил, улыбаясь, взводный. Подчиненные тоже умеют сводить счеты со своими командирами. Ведь комбат сам не раз говорил: «Ваши ошибки, промахи — это всегда жизни ваших подчиненных». И вот напряжение спало, взводный ясно представил: эта ошибка могла обернуться жизнью всех людей его взвода. Всех до одного… Всех, кого он столько времени берег… Если бы другие, вовсе чужие и незнакомые, с разумением и артиллерией, не остановили врага там, в восьми километрах западнее мельницы. И хрен с ними, с его заносчивостью и хвастовством, которые не один Беклемишев терпеть не мог, и с его уверенностью в своей «победоносности», без которой воевать тоже очень трудно.

Наступил рассвет, и появился офицер связи на броневичке (не Токачиров, а совсем другой) — доставил приказ о возвращении в расположение батальона. Готовность не снималась, но было приказано привести всю технику в боевое положение. Срочно. И ждать дальнейших распоряжений. В приказе не было указания на то, чтобы всем перестаравшимся, перепутавшим и перетрусившим стирать штаны, но это предполагалось. Были указаны два военачальника, полностью опозорившиеся в эту ночь… «Слава Аллаху и всем святым», разведбат не упоминался.

Вроде бы все успокоилось, улеглось, а к полудню появился приказ комбата: построить в лесу учебный класс на сорок мест; готовность — к отбою. Плотников собрали со всех рот и подразделений, рубили кругляк, кололи, пилили, тесали, заколачивали колья в землю — одним словом, к наступлению темноты трехрядный класс был готов: каждая парта на двоих, со скамейками (правда, без спинок — но не до жиру). Место для преподавателя и даже подобие классной доски из листа некрашеной фанеры, с полочкой для тряпки и мела. А после ужина еще приказ: «Всем офицерам, без исключений! Назавтра с 10–00 начать обучение топографии; тема: «Движение пеше по пересеченной местности в ночное время» — «подготовка документации и проведение практических занятий… Сдать зачет обязательно и занести в аттестационные документы…» Командир взвода управления назначался преподавателем этой школы, и ему было предписано подготовиться к занятиям.

На следующее утро, ровно в 10–00, все офицеры в состоянии некоторого недоумения и глубокого недосыпа сидели на сырых скамейках, за новенькими партами и ждали невесть чего. Даже не шутили. Часовые, специально отряженные на охрану этого торжества, паслись поодаль и никого через лужайку не пропускали… Взводный глянул на часы и уже хотел начать занятие, как Курнешов загадочно тихо произнес: — Придется обождать.

И тут же раздалась команда дежурного по части:

— Товарищи офицеры! — все поднялись. Командир батальона приближался к поляне. Он успел жестом усадить всех на свои места, решительно прошел между рядами и демонстративно опустился на первую свободную парту справа. Положил фуражку на стол, сильно двумя руками потер бритую голову и что-то сказал начальнику штаба. Тот проговорил:

— Можете начать занятие.

* * *

В старой аттестации появилась пара новых строк — после зачеркнутых слов «вспыльчивый, бывает груб с начальством» было аккуратно, каллиграфическим почерком батальонного писаря выведено: «Несмотря на отдельные дисциплинарные срывы, является одним из самых грамотных офицеров батальона». В лексиконе гвардии майора Беклемишева сии слова являли собой высшую похвалу.

Взводный небрежно заметил:

— И на том спасибо. А могли окунуть в трибунал!..

XIII Разница температур

Боя-то ведь так и не было — одни метания, беготня, ошибки, видимость преступлений и… сомнительное моралите. А у всей этой кутерьмы был все-таки свой смысл. Виноватыми и подмоченными считали себя почти все, кроме наглецов и дураков. Эти обычно считают виноватыми других. А тут взводному лучше было бы вспомнить капитана Ниточкина, одного из тех, кого почти никогда не вспоминают: тишайшего преподавателя топографии в военном училище на северной окраине Симбирска, переименованного в результате вселенского недоразумения в угрожающий холодом семейный город. Без таких людей, мы имеем в виду, конечно, капитана Ниточкина, не было бы коренной России и ее сути… Но об этом пусть другие, а мы о самом капитане…

Зима сорок первого — сорок второго годов выдалась лютая — они почему-то всегда у нас «выдаются», трудно понять только кем и кому?.. А в Симбирске морозы стояли яростные и с ветерком. Кормили курсантов все хуже и хуже, топить не топили, а поддерживали некую молочность батарей — с температурой молока, только что вынутого из ледникового погреба, чтобы только трубы и батареи не полопались. А они полопались, подлые!.. Надышать, даже батальоном полного состава, не удавалось — в казармах минус три — минус четыре, на стенах и на высоченных потолках устойчивый слой сверкающего инея, который уже ни при каких колебаниях температуры не оттаивал, и по нему (изумрудному!) можно было пальцем писать какие угодно слова, что курсанты и делали, чуть согреваясь сами и чуть-чуть обогревая разными речениями и именами своих старшин.

Класс топографии был единственным помещением во всем армейском дореволюционном строении, где было тепло. Какая-то заветная труба, доставляющая калории неведомому кумиру, случайно пролегла через это небольшое классное помещение… Действительно, тепло было еще только в столовой (но сквозняки там гуляли такие, что их можно было без преувеличений именовать тайфунами). А вот в классе топографии… На всю комнату огромный «ящик с песком» — узнаваемый макет строений и рельефа местности, идущей на север от города на Волге. Очень ладный макет городка самого училища и ближайших окрестностей, дороги, линии связи, лесной массив, крутой обрывистый берег реки. Даже маленький домик лесника… Курсанты располагались на скамейках вокруг ящика, не теряя ни секунды, по-кошачьи блаженно прикрывали глаза, согревались и тут же засыпали. Ни голос капитана, размеренный и вкрадчивый, ни отсутствие спинки у скамеек, ни угроза дисциплинарных взысканий не были помехой этому блаженству. Спать научились в любой обстановке, в любом положении: сидя, не облокачиваясь (пожалуйста!), подложив обе ладони под колени — получалась устойчивая трапеция, если еще научиться не закрывать при этом глаза, а мастера умели вытаращить их на преподавателя… И спи, пока подсознанием не услышишь собственную фамилию. Тут кричи, как оглашенный: «Й-й-а-а!» — и вскакивай. Дальше действуй по обстоятельствам — страдающие бессонницей, может быть, что-нибудь подскажут. А в крайнем случае нагоняй и «пара», «но ведь двойка не единица, ее тоже заслужить надо!..» (курсантский юмор). Еще в клубе спали на любом собрании или сборе. Научились спать даже в строю, на ходу — да-да, во время движения колонны — тут главное, чтобы направляющий правофланговый не заснул, а то вся колонна может потерять ориентацию и при легком повороте дороги, не сворачивая, уйти далеко в поле и очутиться в первой канаве… Однажды взвод ушел в открытое поле, а комвзвода, как сомнамбула, один шкандыбал по дороге, цепляя нога за ногу, и спал тоже… Умудрялись спать даже на посту, по стойке смирно, опираясь на винтовку, — замечательное устройство для обретения равновесия!..

Вот где никогда не спал наш будущий взводный, так это на занятиях по топографии. Никогда. Ему нравились эта чарующая игра в знаки и общение с самой землей, общение со всем тем, что располагается на ее поверхности… Был случай, когда из всего курсантского взвода не спал он один. И покладистый капитан Ниточкин всю лекцию изложил ему одному. И только ему задавал контрольные вопросы. Капитан, казалось, даже привык к такой расстановке сил и в конце занятия, после общей команды «Встать!» и перед командой «Занятие окончено», добавлял, доверительно глядя на своего единственного слушателя: