Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах

Пил ли он — не пил, а никто никогда его нетрезвым не видывал. Когда ему наливали больше, чем следует, он говаривал:

— Не утруждайте себя, продукт зря не переводите. Я не пьянею. Натура такая.

Трудно воевать под началом командира, если мало или почти ничего не знаешь о нем. Особенно трудно в разведке, где очень многое держится не столько на Уставе, сколько на взаимном доверии и поруке. Не той, что «круговая» и сродни бандитской, а той, что в слове достойного человека. Порой поступают сведения о противнике, разноречивые — одно исключает другое. А ответственность огромна. Еще в Каменец-Подольской операции сведения взводного схлестнулись с донесением командира передового отряда, комбрига с именем и заслугами — назрел взрывоопасный конфликт.

— Его сведения безупречны, — решился и сказал комбат. — Если он сказал: «ТАК», значит — «ТАК»!

— Ручаешься? — спросил командующий армией с угрозой в голосе.

— Головой.

Вот так однажды Беклемишев сказал о своем взводном и спас, может быть, не только репутацию офицера, но и несколько десятков жизней. А последующая ночь и рассвет подтвердили правоту не героя-комбрига, а комбата и его взводного. Командарм не забыл — оба получили по ордену… Вот подчиненные и старались смягчить это затруднение и разузнать о своем комбате побольше… Постепенно узнавали о нем кое-что второстепенное, а там, где дознаться не удавалось, там слагали легенды. Легенда на фронте у каждого мало-мальски заметного человека своя, и, как говорится, «не взыщи!» — попробуй не слиться воедино со своей легендой, сразу разоблачат — и в отходы… Репутация в воюющих войсках очень много значила. И следовало ей неизменно соответствовать. Или уходи — хоть в другую часть.

Не все знал Нил Петрович, не все судьба сподобила упомнить, но опорное знал твердо: матерью князя Дмитрия Пожарского была урожденная Беклемишева Ефросинья, и матерью фельдмаршала Михаилы Илларионовича Кутузова была Анна Беклемишева. И знаменитый скульптор той же фамилии и того же рода, и выдающийся биолог, профессор, академик Владимир Николаевич Беклемишев… Но все это было и, казалось, былью поросло.

Хутор стоял у деревни Провор на реке Бедре. Домик внешне походил на пушкинский в селе Михайловском (даже расположение в природе было схожее). Учились ребята в Земской гимназии города Вязьмы. Учеников туда обычно привозили из окрестностей на розвальнях, и немало крестьянских детей там училось. А Беклемишевы Нил и Илларион тем отличались и запомнились, что всегда приезжали верхами. Не только наездниками были отличными, но и ухаживали за лошадьми прилежнейше.

Кроме верховых, говорят, в их конюшне было еще четыре-пять рабочих лошадей — по-настоящему толковое и трудовое было семейство. Никогда не жаловались, не ныли — жили дружно и весело. Созывал Петр Нилыч своих питомцев на обед или на ужин звуками своего кларнета, играл им гусарский сбор — всегда с окрасом, чуть по-новому, в зависимости от настроения. Удивительные рулады наигрывал, и слышно было неправдоподобно далеко… И мальчишки мчались домой, сломя голову, как по боевой тревоге.

И уж никогда и никому не рассказывал Нил Петрович, что с наступлением конца НЭПа, в пору, когда по всем статьям и жить, и хозяйствовать на хуторе становилось все тяжелее и тяжелее, взял Нил пару ломовых лошадей, один из лучших возов и направился в Москву — на заработки. Вот так и стал Нил Беклемишев сначала ломовым извозчиком, а там уж и полноправным москвичом… А там?.. Мода на автомобили пошла — повальное увлечение автомобилями. Занялись братья автоделом и всерьез… А там, конечно, армия приспела и снова Защита Отечества!

Сообщить все это пришлось потому, что, будь командиром батальона не майор Беклемишев, а кто-либо другой (какая-нибудь ординарная зануда), никогда бы не сложилось, да и не допустили бы, чтобы в разведбате угнездилось удивительно свободное явление под таким нелепым названием, как БЕНАПы. Это он, где мог — гасил, где мог — шутил, где удавалось — прикрывал свои усталые серо-голубые глаза и произносил с интонацией увещевания:

— Ну, что плохого?.. Они своего недобрали. Пусть покувыркаются. Ведь офицеры отменные — лучше не придумаешь. И век у них… гусарский… На них все держится. Мы с вами их туда только посылаем. Но идут туда ОНИ… Всегда ОНИ!

Так пытался он урезонить своего замполита. Особиста. Вышестоящих… Иногда получалось, иногда — нет. Он знал, где начинается жизнь, и загодя чувствовал, где она кончается… — «О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена».

* * *

Исторические наблюдения следовало бы оставить в покое, когда фронтовые заботы навалились и не отпускали.

Прошло еще около часа, а то и больше — начало еле-еле светать… Противник никак не накатывал, но ведь и свои не появлялись… Светало позади, за Вислой. Командир уже больше не смотрел в сторону противника, он вперился в тусклую линию рассвета (бинокль здесь был не нужен). Ждать появления батальона из рассветной ленточки востока было абсурдом, оттуда мог появиться только какой-нибудь грозный начальник и уличить его в «преступной лжи, переходящей тут же в измену Родине». Проскочить вперед они тоже не могли — давно бы очухались и вернулись. Скорее всего майор и батальон блуждают где-нибудь поблизости справа или слева и вот-вот появятся… Одним словом, он терялся в догадках и все равно ждал невероятной взбучки за опоздание с выходом: комбат остался без должного управления, без связи. Но это было еще не все — наверное, большинство офицеров в батальоне переживали за его взвод и напредполагали уже черт-те что, да и к конфликту с замполитом Градовым только такого дополнения не хватало.

* * *

Поначалу ему показалось, что внутри него самого появился какой-то непонятный гул. Он насторожился (уже в который раз за эту ночь) и тут же понял, что еле различимый гул появился где-то далеко в глубине и позади его боевых позиций: поднималось в воображении некое стадо бизонов или, по крайней мере, табун диких лошадей. Ординарец у самого уха произнес:

— Товарищ гвардии старший лейтенант, противник с тыла…

Там, из ночи, прорезанной еле различимой линией предрассвета, появилась и стала накатываться некая дрожащая масса, надвигалась какая-то сила, постепенно высветляясь, делалась серой и даже начала как бы угрожать — превращалась в опасность… Почти все бойцы видели то же и развернулись с оружием в тыл, лицом к Висле. Ждали… Ждали невесть чего… Скорее всего команды: «Огонь!»

Пожалуй, можно было бы догадаться. Еще бы!.. Это какой противник позволит себе таким оголтелым макаром наваливаться на врага?! Разве что перепившийся сумасшедший дом… Это наверняка был потерявшийся, ошпаренный батальон разведчиков, ядро и костяк добровольческого танкового корпуса!

Оставалось только крикнуть, да и то негромко:

— Внимание! Слушай команду… Не стрелять!

Какой-то разорванный, растянувшийся по фронту строй не строй, небольшими группами и поодиночке, бежал в направлении мельницы. Уже можно было различить, что эта масса людей находилась в полном изнеможении, и если они держались на ногах, то только Святым Духом. Над ними витала тяжелая дымка болотной испарины… Ну, не могла же это быть пыль?.. Самые здоровенные уже добегали до заветной черты (стены) и падали. Им давали по глотку воды и силой отнимали фляги… Стали появляться офицеры и валились на землю рядом с теми подчиненными, что опередили их на несколько десятков метров… Никто пока у них ничего не спрашивал: батальон с оружием валялся на подступах и возле каменных развалин, а проштрафившийся взвод изображал из себя отряд милосердия. Настоящих санитаров и фельдшера не было и в помине. Они, как водится, волоклись где-нибудь позади всех, и уж, во всяком случае, не бежали… Надвигалась группа офицеров и сержантов, в центре которой тяжелой трусцой бежал майор Беклемишев, а далеко растянувшись позади, двигалось множество тех, кто уже, казалось, не в силах вообще передвигать ногами. Но и они постепенно приближались к огрызку мельничной стены и падали наземь… Майор не упал, а тяжело облокотился о стену и, еле управляясь с дыханием, выговорил:

— Вы… вы… вы давно… здесь?.. — ему протягивали флягу, но он отстранил эту руку.

— Давно.

— Проверка из штабкора была?..

— Была. В 2 часа 47 минут. Приезжал Токачиров.

— Что он сказал?

— Ничего. Я доложил, что батальон занял боевую позицию согласно приказу. Вы, товарищ гвардии майор, проверяете фланги.

— Ничего себе фланги… И он поверил?.. — Беклемишев взял флягу и долго пил небольшими глотками.

Потом сказал, как самому себе:

— Если бы противник пошел… Вас бы… Здесь… Что тогда?..

— Тогда, товарищ гвардии майор, вы бы все это спросили у кого-нибудь другого, — ответил взводный (вот эту интонацию начальство всех степеней не любило больше других, но на сей раз прошло благополучно).

Майор хмыкнул, отпил еще глоток и опустился на землю. Взводный коротко доложил обстановку, расположение огневых точек и попросил узел не разрушать, сделать здесь КП, а роты развести по свободным флангам. Беклемишев кивнул (значит, одобрил) и взглянул на лежащего поблизости Курнешова. Тот валялся плашмя, как ударенная о землю камбала. Лицо было белое, поджатые губы посинели, ему эта пробежка далась запредельной тяжестью. По всей видимости, у него снова разыгралась язва желудка, которой он старался пренебрегать, но она отзывалась грызущей болью и не давала себя забыть. Василий приподнялся, как-то повисел в воздухе, потом встал и сомнамбулой ушел в сторону собирать командиров. Да они и сами уже оклемались и со всех сторон тянулись к нему. Солдаты все еще валялись и не могли отдышаться — еще бы, они бежали не налегке, а с полной боевой выкладкой, да еще с добавками… А со стороны рассвета продолжали, чуть ли не на карачках, добираться минометчики со своими стволами и опорными плитами. За ними тянулись те, кого нагрузили ящиками с боеприпасами… А там уж ползли совсем ханурики, то ли больные, то ли вовсе не приспособленные к длительному не то что бегу, а передвижению… Не верьте, что воевали самые сильные и самые здоровые — воевали самые совестливые и самые неизворотливые… Вот так.

— Как думаете, что будет? — совсем неожиданно спросил майор.

— Думаю, ничего не будет, — ответил взводный.

— Почему?

— Враг выдохся, если до сих пор до нас не добрался. А проверяющий ничего не заподозрил. Или сделал вид…

Беклемишев, как вол в ярме, коротко мотнул головой.

Взводный ничего не спрашивал, но был переполнен недоумениями — ведь батальон появился с прямо противоположной стороны и почти на три часа позднее намеченного срока. Он осторожно присел на землю рядом с майором.