Ночи и рассветы
Шрифт:
— Да что же он сделал?
— Он штрейкбрехер, он сорвал нам очень важную забастовку!
Воспоминание о сорванной забастовке распалило его еще сильнее. Лицо Лиаса побелело, и Космас уже раскаивался, что задал ему этот злополучный вопрос.
— Ну, ничего, успокойся. Все будет в порядке, — сказал он примирительно. — Вайяс теперь спит, время у нас еще есть. Торопиться некуда…
— Сорвал нам такую забастовку! — не унимался Лиас.
— Какую? — спросил Керавнос. — Когда?
— В двадцатом году. На железной дороге… Как сейчас помню…
Керавнос помолчал-помолчал, потом не выдержал
— В двадцатом году! Да меня еще в живых тогда не было!
Засмеялся и Космас. Лиас посмотрел на них с упреком.
— Смеетесь? Отчего же теперь не посмеяться! Посмотрел бы я, как бы вы тогда посмеялись…
Он махнул рукой и зашагал прочь.
Потом у себя в шалаше они вернулись к этому разговору. Лиас был уже спокоен и по-прежнему рассудителен.
— Ты, конечно, правильно сделал, что не согласился, — сказал он Космасу. — У меня, знаешь ли, голова дошла кругом, когда я его увидел. Пусть себе едет на здоровье, только бы на глаза мне не попадался.
Однако после обеда он снова спросил о Вайясе, уехал он или нет.
— Ночью уедет.
— Пойдем, хочу с ним потолковать…
Вайяса они нашли возле костра.
— Как тебя занесло в Астипалею? Давно туда перебрался?
— Жена моя из Астипалеи. Когда начался голод, мы всей семьей переселились к ее родным.
— Дети у тебя есть?
— Трое. Сыновья.
Лиас чуть улыбнулся.
— Скажи-ка мне вот что, Вайяс. Ты теперь человек женатый, семейный, как же ты не побоялся сюда поехать?
Вайяс ответил не сразу.
— Это хорошо, что я тебя здесь встретил. Надо же, в конце концов, смыть то старое пятно. Как ты думаешь, смою?
— Смоешь, хорошими делами смоешь…
— Я тоже так думаю, — кивнул Вайяс, Прощаясь, Лиас протянул ему руку.
— Счастливо! Смотри не лезь очертя голову! Рисковать попусту не следует.
Когда они возвратились к себе в шалаш, Лиас взял Космаса за руку.
— Ты молодец! Так и нужно! Молодежь должна отстаивать свои взгляды. Мы, старики, как видишь, не без изъяна: у кого нервишки, у кого… А ты сегодня помешал недоброму, неправому делу. Вовремя остановил…
Вайяс ушел пешком. Вместе с лекарствами он оставил в лагере своего ослика. Колокотронис был счастлив. «Полк» приобрел еще одно вьючное животное. Первым был мул, на котором доставили врача.
Полк понемногу комплектовался.
Всего в отряде теперь было девяносто шесть бойцов. Их разделили на две роты. Командирами поставили двух учителей из группы Лиаса, офицеров запаса. Керавнос вернулся в свою стихию. Он собрал старых однополчан, переманил кого посмелее из новичков и организовал «особый» взвод. Едва у Космаса выдавалась свободная минутка, он бежал к своим товарищам.
Его тянуло к песням, к партизанскому, костру, а приходилось думать о продовольствии, о лекарствах для раненых. Как-то вечером Лиас завел обычный разговор о том, что бинтов опять не хватает, а для лошадей пора раздобыть солому, На окраине деревни пели партизаны.
Никогда еще нос Лиаса не казался Космасу таким чудовищным. «До чего же я невезучий! То англичане, то солома… Пошлю-ка я все это к черту. Пусть Лиас найдет себе кого-нибудь другого…»
Лиас замолчал и пристально
посмотрел на Космаса.— Сколько тебе лет, Космас?
— Двадцать. А что?
— Ничего. Сходи к Керавносу, отдохни. О соломе поговорим в другой раз.
Космас не заставил себя уговаривать. Он поспешил скрыться, словно ученик, сумевший до звонка выскочить из класса.
Партизанский патруль сторожил по ту сторону реки дорогу на Кидонохорья — оттуда все время прибывали добровольцы. Однажды часовые привели в лагерь Михалакиса, мальчика лет тринадцати-четырнадцати.
— Михалакиса я возьму к себе, — сказал врач. — Он мальчик смышленый, будет санитаром, а потом фельдшером, а там, глядишь, и меня заменит. Что скажешь, Михалакис?
— Хорошо, — тряхнул рыжеватым хохолком Михалакис.
Через несколько дней встревоженный врач снова заглянул в штаб.
— Что-то неладное творится с мальчиком. Целыми днями молчит, а по ночам плачет.
— Ну, а как это объясняет наука? — спросил Лиас.
— Какая там, к черту, наука! С парнишкой стряслась беда. Сегодня утром наш великий психолог Кустандо спросила его напрямик, — и врач передразнил грубоватый голос Кустандо: — «Что с тобой, Михалакис? Может, беда какая?» А Михалакис, конечно, промолчал. Если бы хотел сказать, сам бы все выложил.
— Нечего тут и голову ломать, — сказал Космас. — Все ясно как божий день. Парнишка пришел воевать, а мы его в госпиталь запрятали.
— Это ты по себе судишь, — усмехнулся Лиас. — Хотя давайте попробуем, пошлем его к Керавносу.
Так и не разгадали бы партизаны беду Михалакиса, если б он сам не рассказал обо всем Гермесу.
— Я плачу потому, что отец у меня в тюрьме.
— Эх, Михалакис, — серьезно ответил ему Гермес, — разве только твой отец в тюрьме? А у меня в тюрьме двое братьев! Не слыхал?
— Не слыхал, но я ведь потому плачу, что меня к вам послали. Не сам я сюда пришел.
— А кто тебя послал?
— Жандармы. Велели, чтоб пошел к вам, а потом вернулся. Если не вернусь, они отца убьют.
— Не реви. Пойдем к командирам, они что-нибудь придумают.
— А я не хочу туда возвращаться…
— Ну и не возвращайся!
— А если они отца убьют?
Вскоре разведка принесла дополнительные сведения: отца Михалакиса вместе с другими арестованными членами ЭАМ держали в деревне Аналипси, на днях их собирались перевести в Астипалею.
— Есть у меня одна идея, — предложил Лиас. — Пусть Михалакис вернется к себе в деревню, а что он там скажет, решим мы с вами. Установим через него связь с заключенными…
— Эпизод из приключенческого романа… — ввернул врач.
— Ну и что? Михалакис паренек сметливый, сделает все как надо.
Михалакис пришел в восторг от почетного поручения. Впервые за все эти дни он с аппетитом съел свою порцию каши и ночью перебрался на ту сторону реки.
Два дня партизаны провели в томительном ожидании. На второй день к вечеру они получили от Михалакиса первую весточку. Немецкие пушки начали бешеный обстрел голых скал Астраса. Они с завидной точностью били как раз туда, где, по сведениям Михалакиса, в тяжелых укреплениях были расположены батальоны и роты партизанского полка.