Ночная
Шрифт:
– Я к Старшому, — нервно сглотнув, сообщила я.
– Нет его, — флегматично поведал оборванец, не отрывая взгляда от котелка.
– Есть, — напряженно ответила я, слишком хорошо знакомая с местными обычаями. — И я себя выкупаю.
Ветка, неприятно булькнув, скрылась в буром вареве (держу пари, это только улучшило его вкус). Оборванец дико завращал глазами и нырнул в сторону, прячась за покосившейся стеной заброшенной хибарки.
Груда тряпья в стороне от костра недобро зашуршала и зашевелилась, являя свету лохматую голову и широкие, мощные плечи, какие меньше всего ожидаешь увидеть
Сначала заспанное и сильно обветренное лицо повернулось к костру. Красноватые ноздри коротко дрогнули, пытаясь уловить запах варева, но, похоже, не преуспели; а потом негласный хозяин Нищего квартала медленно поднял мутноватый взгляд, и мои внутренности свернулись ледяным клубком: на шее Старшого набух темный бубон. Поворот головы явно дался ему нелегко, и обветренное лицо искривила болезненная гримаса.
С тем изворотливым уличным псом, каким я видела его в последний раз, этот умирающий мужчина имел критически мало общего.
– И что ты можешь предложить, живая? — еле прохрипел Старшой. На его лбу выступила испарина. — Снова — денег?
– Больше у меня ничего нет, — честно ответила я.
– А зачем они мне сейчас? — Старшой хрипло расхохотался, на мгновение став похожим на себя прежнего — вечно с улыбкой, видящим что-то светлое и забавное в любой безнадеге. У меня защемило в груди. — Почти все наши или заражены, или мертвы. Подожди еще месяц, живая, и, если останешься на этом свете, будешь свободна и без выкупа — Нищий квартал вымрет!
– Я знаю, — тихо сказала я.
– Тогда зачем пришла? — насмешливо спросил хозяин Нищего квартала — словно надеялся, что издевки помогут мне встретить его грядущую кончину без сожалений.
Я упрямо сжала губы.
– Ты спас меня, когда меня выбросили умирать, взял к себе. Научил выживать, и я… — я запнулась и опустила взгляд, но все же продолжила: — И я выжила. И понимаю, что теперь моя свобода стоит денег — потраченных на меня. Что бы ни произошло — я в долгу перед тобой.
– Верно, — усмехнулся Старшой. — Только что мне теперь долги? А вот ты рисковала, живая, придя в Мертвый квартал!
Я вздрогнула, услышав новое имя привычных трущоб, и обреченно вздохнула. Образование, смекалка и пародия на жизненный опыт всегда пасовали перед крысиными инстинктами Старшого — даром что единственная наука, которую он осилил, была наукой выкручиваться и жить дальше.
– Мне нужна помощь нищей братии, — созналась я. — Храм готов оплатить…
– Храм?! — хищно прищурившись, перебил меня хозяин Нищего квартала. — Оплатить? Живая, ты слышала, о чем я говорил? Что нам, мертвым, эти чистюли на своем пьедестале? Любой нищий в этих трущобах готов убить их просто за то, что они до сих пор живы! И убил бы, если б только я позволил! — он зашелся надсадным кашлем, хватаясь за шею.
– Вы хотите мести? — искренне удивилась я. До сих пор я была уверена, что у меня начнут требовать то «волшебное лекарство», благодаря которому я умудрилась не заразиться, будут искать чудесное избавление от болезни. Но Старшой, как обычно, оказался мудрее — или отчаялся куда сильнее,
чем хотел показать.– Мы хотим жить, — оскалился он. — Но жизнь ты нам не предложишь, верно, белянка?
Я прикусила губу и покачала головой, стараясь скрыть предательски заблестевшие от слез глаза, но все же сказала очевидное:
– Если бы был хоть какой-то способ, Храм уже давным-давно принялся набивать мошну, спасая знать и купцов. Но они так и не нашли ничего умнее, чем запирать людей в домах и молиться, чтобы зараза не пошла дальше.
Это прозвучало до того кощунственно, что в любом другом районе города меня бы безо всяких угрызений совести забили камнями. Но в Нищем квартале цинизм правил бал, и подобные изречения были позволены даже женщине.
По крайней мере, его женщине. Пусть и бывшей.
– Эк заговорила, — криво усмехнулся хозяин Нищего квартала. — А мне вот одна птичка напела, что ты теперь сама одна из них…
– Птичка? — Я недоуменно приподняла брови, судорожно соображая, кто из Нищей братии мог подслушать мой разговор с покойным настоятелем. Ночные к Храму не суются, дневные давно ушли подсчитывать выручку… кто-то из мальчишек, его сыновей?
Но пока я вспоминала, из ближайшего сарая к костру вышвырнули весьма потасканного и явно побитого брата Раинера. От яркого света храмовник прищурил только правый глаз — левый надежно заплыл, и без того превратившись в щелочку, но, похоже, все-таки уцелел. Судя по тому, что Раинер распластался в грязи и не спешил подниматься, иначе, как чудом, такое везение было не назвать.
Я обреченно закрыла лицо ладонью.
– Я же сказала, чтобы за мной никто не смел ходить!
Десятник насупился и промолчал, зато Старшой зашелся лающим смехом. Из сарая подобострастно подхихикнули. Я тяжело вздохнула и заговорила:
– Меня действительно принимают в Храм. Временно. Оттуда и деньги на выкуп, и… одна просьба. Этот… — красноречивый кивок головой в сторону храмовника, даже не пытающегося подняться, — потащился за мной по собственной воле. Охраны со мной не отправляли.
– Итак, ты полезла в их драный Орден, еще не выкупив себя? — хитро прищурился Старшой, и я незамедлительно ответила точно таким же взглядом, ясно предвещающим — с меня и лишнего медяка не получат.
– Еще не долезла, — просветила я. — Церемония принятия состоится завтра. А сегодня я пришла возвращать долги.
Старшой снова захохотал и махнул рукой.
– Валяй. Только вот где ты нашла целую диему, живая?
– Диему?! — возмутилась я. — Выкуп за ночную всегда был десять куполов!
– Десять за тебя, — благосклонно кивнул хозяин Нищего квартала и снова закашлялся, кое-как выдавив: — И девяносто за чистюлю. Или оставишь его мамаше Жизель?
Раинер честно промолчал, не портя намечающиеся торги за его шкуру, но заметно дернулся и съежился — не иначе, знакомство с любвеобильной мамашей Жизель он уже свел и скорее предпочел бы попрошайничать у крепостной стены, чем продолжать общение с почтенной работницей Мертвого квартала.
– С каких это пор обычный храмовник ценится больше обученной ночной?! Пять куполов! — внесла я щедрое предложение. Десятник возмущенно вытаращил правый глаз, но сдержался.