Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

И я вдруг понимаю среди бешеного танца: лучше смерть, чем потеря святого, ибо святость — редкая птица на земле. Залетная. И коли ты утратил святость — ты утратил и душу свою. А человек без души — хуже зверя. Волк в лесу, под Луной, брат мне; а человек без души мне не брат.

Спи, бедный брат мой, на верхней полке, молюсь за тебя — чтоб хоть на миг наследные царские боли в суставах и костях оставили тебя.

Спи, брат мой несчастный, расстрелянный, на зеленом льду таежной реки.

Они не похоронят тебя, я знаю.

Они плюнут в тебя, брата

моего, и уйдут, гогоча и раскуривая махру, а молоденького вывернет наизнанку на снег неразжеванным хорошо хлебом и соленой рыбой — он на расстреле первый раз, ему застлало глаза кровью.

И они братья мои.

И за них молюсь я, Отец.

Она вызывала ненависть к себе в мире богатых; в том мире, куда ей не было ходу, который она изобличала во лжи и распутстве — она, лгавшая, распутничавшая, хулиганившая вовсю среди хрусталя, бархата и фарфора: ее презрение к власти, что дают деньги и знатное родство, вызывало ярость у друзей графа, а она бесконечно, играя и потешаясь, демонстрировала это презрение, разворачивая его веером, брызгая им в сытые рожи, как вином.

Граф старался не водить ее в гости. Он по-прежнему покупал ее время и ложе у мадам Лу, и мадам скалила в улыбке золотые и серебряные зубы, пересчитывая длинные бумажные деньги Эроп с портретами великих людей, полководцев и королей.

И все-таки их видели вместе в Пари; Мадлен блистала красотой, шила в мешке было не утаить. На них оглядывались незнакомцы. Когда они переходили улицу, останавливались авто. А если они встречали случайно приятелей графа…

— О! Куто! Мое почтение!.. Ах, какая дама с тобой!.. Представь нас…

— Представляю. Мой друг, шевалье де Плезир. Моя наложница, девица Мадлен.

— Ах-ха-ха!.. Как он удачно шутит, наш милый граф!.. А если серьезно?.. В мадмуазель, верно, течет герцогская кровь… или бери повыше?.. Мадмуазель, должно быть, состоит в Дворянском собрании славного города Пари?.. я там мадмуазель не видел… Клянусь, если б увидел — не отпустил бы от себя… Наш друг Куто малый не промах… И со вкусом… Итак, ваше настоящее владетельное имя?..

Настоящее владетельное имя затирушки из Воспитательного Дома. Подзаборки. Вечерней бабочки с мокрых бульваров. Крестьянской девочки, насильно увезенной в коровьей теплушке из земли Рус, забывшей свой язык, обычаи, предков. Красота, у которой нету корней. Она висит в воздухе, как закатное облако. Качается в Божьем ухе, как серьга. А, они спросили ее?.. о чем… об имени?..

— Граф вам не соврал. Меня правда зовут Мадлен. И я содержанка графа. Я живу в публичном доме. Вас это пугает?

— Н-нет… Нет-нет… Граф, ну, мы пойдем… Как жаль… Нам сегодня еще успеть в Оперу… Мы, пожалуй… уже…

— О, какое совпадение! Нам тоже нынче в Оперу, — улыбка Мадлен белой молнией прорезала ее щеки с ямочками, — вы знаете, весь Пари гудит об этих певцах из страны Рус, они так изумительно поют! Производят фурор! Их репертуар необычаен! Они поют… знаете ли… про князя Игоря… или Ингваря?.. скандинавское имечко… про Царскую невесту… Граф давно мечтал вывезти меня в театр!.. Я так, знаете ли, скучаю у мадам в Веселом Доме… Там всего-то развлечения, что поговорить с говорящим попугаем… если, конечно, тебя не вытребуют ночью к старому надоеде или молодому богатому мужу, смертельно уставшему от жены… или от невесты… не от Царской — от своей…

— Мадлен! — Граф до кости сжал ее руку. — Прекрати!

— Так орут только на слуг или на собак, — спокойно улыбнулась Мадлен. — Прощайте, господа! Встретимся в Опере!

Когда они отошли, граф сунул в руку Мадлен тяжелый эропский золотой.

— Возьми и заткнись. Замолчи.

— Навсегда?

Глаза Мадлен искрились смехом.

— О если бы.

— Тебе придется долго ждать. Знаешь,

есть такой восточный анекдот. Старика Ибрагима спрашивают: «Как здоровье?..» Он отвечает: «Не дождетесь».

— Заткнись!

— Хочу и говорю.

— Я поеду в Оперу без тебя.

— О, это ново. Ты же говорил, что поедешь со мной. Передумал?

— Резко.

— Я люблю резких. Грубых и прямых, как палки.

— Ну конечно. Что же ты еще можешь любить. Сколько тебе дать, чтобы ты заткнулась навеки?

— Стальной нож под ребро и немного водки перед тем, чтобы не страшно было.

— Дура. Я хотел сказать — затихла… присмирела…

— Я не смирная карусельная лошадка! Куда хочу, туда и скачу!

— Если мы не идем вместе в Оперу — может, покатать тебя на карусели?

Его глаза тоже смеялись.

Наконец они захохотали оба. Вместе. Заливисто, как птицы или колокольчики.

Они были молодые, и им хотелось покататься на карусели. Это была отличная мысль!

И они осуществили мечту: побежали в гору, по крутому спуску вверх, уже вечерело, синело небо цветом пахучей отцветающей персидской сирени, над холмом стоял, круглобокий, кренился пузатой бутылкой, полный ртутно-белой, фосфоресцирующей рисовой водкой пьянящего осеннего вечера собор Святого Сердца, моросил мелкий дождик, касаясь волос и век ласковыми пальцами, капли дождя блестели на шляпке и на вуали Мадлен, Куто поминутно останавливался, поднимал вуаль с ее щек и целовал ее карминно-красные губы, щеки, нос, лоб, снова находил смеющийся рот; из собора плыла важная органная музыка, и они плыли в ее широких, нежных и грустных волнах; рыжая сухая трава на склонах вымокла, и последние осенние цветы горели в ней, как фонари; наконец Мадлен и граф увидели карусель, она вертелась медленно, как во сне, Мадлен следила, как толстую тумбу обегают лошадки в плюмажах, слоны, накрытые коврами, длинношеие жирафы в разводах коревых пятен, картонные бегемоты, дельфины, тропические птицы, верблюды со скорбными мордами схимников.

Она подала смотрителю монетку, тот дернул за рычаг, карусель остановила бег, и Мадлен и граф, хохоча, влезли на деревянных зверей: Куто — на осленка, ухватившись за длинные уши, краска с них кое-где пооблезла, Мадлен — на серого в яблоках коня с развевающимся, вздернутым хвостом.

— Эгей! — воскликнула Мадлен и ударила коня пятками. — Вперед! Запускай! Кати к счастью! Прямо к счастью!

Старый смотритель с седыми прядями, залысинами, сморщенной висячей шеей, с фуражке, с ящиком для сбора денег на груди, печально провожал взглядом Мадлен, медленно крутившуюся на коне вокруг мощной тумбы.

— Красивая девушка, — покачал он седой головой, — о мой Бог, до чего красивая девушка… Наш Пари видывал виды, а вот такой красоты еще не видал… Что с ней будет?.. Такая красота долго не живет…

Как бы тихо, себе под нос, ни бормотнул эти слова смотритель, граф их услышал, сидя на осле.

И взорвался.

— Эй, ты! — крикнул он, не слезая с осла. — Как ты смеешь каркать! Пророчить моей Мадлен какую-то там смерть!.. Она будет жить вечно!.. Жить всегда!.. Она и в старушках будет хороша, я знаю… я буду любить ее седые волосы, ее прелестные морщинки вокруг глаз!.. Я сам позабочусь о том, чтобы ее никто не убил… не утопил!.. не выстрелил в нее из сумасшедшего пистолета…

Мадлен, восседая верхом на коне, обернулась и помахала ему рукой.

Смотритель сгорбился, исподлобья глядел, как каталась молодая пара на детской карусельке, считал мелочь в коробке на груди, вскидывал глаза на темное небо, на клубящиеся в зеве зенита тучи, набухшие дождями.

Ему было все равно, как сложатся судьбы людей, катающихся на его карусели. Лишь бы ему деньги платили. А кто и доброе словцо скажет — приятно.

Он вытащил из кармана завернутый в фольгу, засохший холодный пирожок и стал жевать, откусывая осторожно беззубой челюстью.

Поделиться с друзьями: