Ночной обоз

— В лес уходить надо... Всем... Немедля. И уводить с собой детей, — подняв голову, наконец заговорила Ефросинья Тихоновна. — Может, к партизанам пробьемся.

Она потянулась за костылем. Но тот скользнул по краю стола и с грохотом упал на пол.

— Эх, Тихоновна! — поднимая костыль, жалобно сказала тетя Лиза. — Какой уж из тебя ходок... Да и куда мы с малышами тронемся в такой лютень...

— Тогда старших уводите, — вздохнула Ефросинья Тихоновна. — А я с малышами здесь останусь... Мне не привыкать...

— Нет, сами уйти мы не сумеем, — вполголоса сказала Таня. — Немцы нас догонят и вернут обратно. Тут надо другое. Помните про девчат из пошивочной мастерской? Их тоже в Германию хотели отправить. А они справку от врача получили, что у них трахома. Ну, отправка и задержалась. — Таня повернулась к Елене Александровне и встретилась с ней взглядом. — Я знаю тех девчат. Никакой у них трахомы не было. Просто им хороший доктор попался. Вот если бы и нам так сделать...

— Ты что же хочешь? — тихо спросила Анна Павловна. — Чтобы мы объявили, что у наших детей трахома?

— Не обязательно трахома, — поспешила объяснить Таня. — Можно и другую болезнь подобрать. Вот тиф, скажем. Главное, чтобы в детском доме карантин объявить. Хотя бы дней на семь, на десять. А самим за это время с партизанами связаться... Елена Александровна, вы согласны со мной?

— И отчаянная ты голова, Татьяна, — вздохнула Ефросинья Тихоновна и посмотрела на врача.

— Лучшего выхода, пожалуй, не придумаешь, — помолчав, сказала Елена Александровна. — Ну что же... Я готова на все. Сегодня же напишу заключение, что в детдоме начался сыпной тиф. Заболевание тифом дает карантин на две недели.

— А если немцы разнюхают? — спросила тетя Лиза. — С вас же первый спрос.

Елена Александровна вздохнула:

— Риск, конечно, большой... А отвечать при случае нам всем придется. И давайте похитрее действовать. — Она попросила подготовить двух-трех детдомовцев к тому, чтобы они согласились лечь в карантин, как тифозные больные.

...В сумерки к Тане подошел Шурка и сказал, что ему надо срочно поговорить.

— И мне надо, — призналась Таня.

Они вошли в пустующую дежурку, зажгли коптилку.

Шурка выглядел напряженным, взъерошенным, как будто только что закончил с кем-то нелегкий спор. Немного помедлив, он вполголоса спросил, правда ли, что ребят из детского дома отправляют в Германию.

Таня подтвердила, что все это правда и что на сборы им дано всего три дня.

— Так мы и знали, — мрачно отозвался Шурка. — Раз Семенов заявился — добра не жди... Вот мы и решили — не ехать. Разбежаться кто куда.

— Кто это «мы»?

— Ну вот мы... Мальчишки. Наша компания. Будем жить в городе, тайно, беспризорниками. Или проберемся к партизанам.

— Решили, значит? — усмехнулась Таня. — Боевая четверка спасается от отправки в Германию. А остальные? Малыши, девочки?

Шурка молчал.

— А я думала вам другое дело поручить, посложнее... — И она объяснила, что все ребята должны поверить, что у них в детдоме началась эпидемия. А для этого двое-трое детдомовцев должны лечь на две недели в изолятор и притвориться, что они заболели тифом.

— Ну, это проще простого. Только скажите — от охотников отбоя не будет. Вот хотя бы Фильке Мясному — он поспать дюже любит. Или девчонкам.

— Нет, Шурка... Тут сила нужна... Характер. Чтобы не сорваться, выдержать. И я очень надеюсь на тебя. Знаю, в смелости тебе не откажешь, но тут смелость должна быть особая. И подумай, кого бы ты взял себе в пару. Кому веришь, как самому себе?

— Пожалуй, Родьке, — подумав, сказал Шурка. — С ним можно. Или Витолу...

После часового ожидания в приемной Ефросинья Тихоновна и Елена Александровна вошли наконец в кабинет городского головы.

— Мы по вашему вызову, — напомнила Ефросинья Тихоновна. — Из детского дома.

Секретарша подсунула Преловскому папку с бумагами.

— Та-ак, — иронически заговорил Преловский. — У вас, значит, неожиданно вспыхнул тиф.

— Да. Позавчера вечером, — подтвердила Ефросинья Тихоновна. — Двое мальчиков лежат с высокой температурой в изоляторе.

— И это утверждает мадам Ткачева, которую никто и нигде не утверждал в должности директора детского дома. — Преловский брезгливо поднял за уголок бумажку с заключением Елены Александровны. — А диагноз ставила доктор Первухина, жена офицера Красной Армии, которую также никто не назначал врачом в детский дом. Не так ли?

— Но врач всегда врач... — сдержанно заметила Елена Александровна. — И дети действительно больны. Мы уже объявили карантин в детском доме.

— А не кажется ли вам, что вы поспешили со своим заключением? Рекомендую пере-смотреть его... И как можно скорее... Тем более что срок отправки детей остается прежним.

Елена Александровна побледнела.

— Если вы мне не верите, — как можно спокойнее сказала она, — можете прислать любого специалиста... Вот хотя бы профессора Хазарова...

Ей вспомнилась эта фамилия потому, что до войны она слушала лекции профессора в мединституте, потом практиковалась у него в клинике. Хазаров, как большинство жителей города, не успел эвакуироваться, сейчас служил в городской инфекционной больнице и, кажется, был у немцев на хорошем счету.

— Вы знаете профессора Хазарова? — спросил Преловский.

— Немного... Я когда-то у него училась...

Преловский задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем распорядился пригласить к нему профессора Хазарова.

«Карантин»

Второй день Шурка с Витолом находились в «карантине».

Он был устроен наспех в пионерской комнате, узкой и длинной, как ученический пенал. Из комнаты убрали все лишние вещи, завесили окно занавеской, принесли из спальни две железные койки, две тумбочки и повесили на двери устрашающую надпись: «Карантин».

Родьку воспитатели в «карантин» не поместили: сочли, что тот не выдержит положения мнимобольного, сорвется и убежит.

Шурка с Витолом в одном нижнем белье лежали под теплыми одеялами и томились без дела.