Ночные бдения

Я молча сидел, не зная, что сказать. Да и что скажешь на правду?! Оставалось лишь сменить тему разговора.

– Ну, как у тебя сегодня успехи? – поинтересовался я у Маринки.

– Фигово. Эта крыса мне опять трояк вкатила. И за что? За какие-то поганые логарифмы!

– Вот, опять ты получила три, ну что я говорила! – мама укоризненно покачала головой. – У тебя экзамены на носу, лучше бы училась, чем по мальчикам бегать. Сегодня вечером ты никуда не пойдешь.

Чтобы предотвратить очередной скандал, я спросил Маринку:

– Слушай, есть в городе какой-нибудь нормальный бар?

– Есть, на Озерной. А ты куда-то собрался? – спросила она, и глаза ее засверкали ярче бриллиантов.

– Хочу сходить проветриться.

– Слушай, возьми меня с собой, а. Ты ведь все равно без девушки, раз Ленка тебя отшила. Может быть, я тебе компанию составлю…

– Никаких компаний! – строго вмешалась мама. – Будешь сидеть дома, и учить алгебру.

– Мам, ну пожалуйста… – в два голоса запросили мы.

Как она собиралась! Перемерила целый ворох одежды, заставляя меня оценивать каждый наряд, а, в конце концов, остановила выбор на том, что подарил ей я.

– Я бы все равно этот костюм надела, – сказала она, кокетливо вертясь перед зеркалом.

Я нервно хохотнул.

– А зачем же ты тогда пол дня перемеривала весь гардероб? – спросил я.

– Ты мужчина, не поймешь. Если бы у тебя была жена, вот бы мы с ней наговорились!

– Тебе что, не хватает женского общества? – спросил я, машинально скручивая и вновь расправляя тоненький ремешок и пытаясь скрыть нахлынувшее смущение.

– Ну-у, – протянула Маринка. – Знаешь, подружки это одно, а вот твоя жена – совсем другое. Я даже готова тебя с ней делить без ревности и обид. А то ведь как бывает – стоит брату жениться, его сестра тут же начинает строить козни жене. И все из ревности. А знаешь, к кому бы я стала ревновать меньше всего? – после небольшого молчания спросила она. – К Ленке. Она, кстати, еще не замужем, и нет у нее никого. Почему бы вам не помириться?

– Эх, Маринка, – сказал я и растянулся на диване. – Легко тебе говорить, вот возьми и женись. А я ее, может быть, совсем не люблю.

– Ну да! Кому ты зубы заговариваешь! Это ты-то ее не любишь! Что я совсем дура? – она в очередной раз расчесала волосы и принялась сооружать на голове прическу типа «я упала с сеновала».

– Если ты собираешься пойти с такой прической, приятный вечер с учебником алгебры тебе обеспечен.

Маринка возмутилась:

– Да ты ничего не понимаешь! Это же последний писк моды! По-твоему я должна, как пай-девочка, прилизанная идти?

– Да.

– Андрей, не мужское это дело командовать, что одеть женщине, и какую прическу ей сделать! Ты в моде понимаешь не больше, чем я в геометрии!

– А вот ты и не права. Может быть, в моде я ничего и не понимаю, но женщина должна наряжаться ради мужчины, и поверь мне, ни один мужчина не захотел бы иметь спутницу с прической «я у мамы дурочка».

– Тогда ты просто закостенелый динозавр, – она снова расчесала волосы и заколола в обычный хвостик. – Вот так.

Я театрально закатил глаза.

– Божественно.

Подушка попала мне как раз между ушей. Ответный удар взлохматил так тщательно прилизанную шевелюру. Сразу же после этого мне руками и ногами пришлось защищаться от летящих подушек, платьев и даже одного зонтика, который, чуть было, не угодил мне по лбу.

Дверь тихо открылась, и в проеме показалось мамино лицо. Маринка застыла с занесенной надо мной подушкой; я так и не успел дернуть ее за ногу и завалить на диван. Вид комнаты оставлял желать лучшего. Мама удивленно обвела взглядом разбросанные по полу подушки, наряды, зонтик, торчащий из проема между стеной и спинкой дивана, запутавшееся в моих ногах платье и мои ноги, запутавшиеся в платье.

– Дети, – еле сдерживая смех, сказала мама. – Вы так шумите, что я подумала, уж не случилось ли чего; теперь я вижу, что успела вовремя…

Подушка рухнула на мою голову. Не желая остаться в дураках, я дернул Маринку за ногу, и она с воплем застигнутой врасплох жертвы свалилась на меня.

Захохотали все разом.

– Хва… хва… я…, ой… – Маринка от смеха могла издавать только квакающие звуки.

Мама, прислонившись к косяку, вытирала выступившие слезы. Обо мне и говорить нечего, не в силах остановиться, я уже и смеяться-то не мог.

Помада ровным слоем легла на не детские уже губы, а красивые, женские, настоящие.

– Знаешь, Марин, когда ты выйдешь замуж, я буду страшно ревновать.

Она весело прыснула:

– Можешь не беспокоиться – я не собираюсь выходить замуж.

Я обеспокоенно глянул на Маринку: в ее возрасте все девушки мечтают выйти замуж.

– Как это?

– Вот так. Если мне понадобится мужчина, заведу любовника. Все так живут. А общий быт с каким-то мужиком в одной квартире мне не интересен.

– Слушай, ты меня ошарашила, – я смущенно и растерянно развел руками. – И тебе не хочется надеть белое платье, не хочется красивой пышной свадьбы.

Маринка села рядом и положила руку мне на плечо на мужской манер.

– Андрей, ты старомоден. Конечно, мне хочется свадьбу. Но ведь все это романтика, а после нее будет серенькая реальная жизнь, горячие завтраки, нелюбезные выходки, тяжеленные эти штаны стирать, как представлю – аж страшно. Жизнь, Андрей, надо прожить красиво, ярко, как комета. Вот ты женишься сейчас, детей наделаешь, а потом в старости будешь жалеть, что всю жизнь, молодость коту под хвост пустил. А я даже до старости дожить не хочу, умру пораньше, чтоб никому в тягость не быть, чтоб беспомощность свою не ощущать. Лучше самоубийством покончить, надоело жить – раз и готово!

Мне оставалось только изумленно хлопать глазами и быстро рассуждать: ничего себе понятия у семнадцатилетней взбалмошной девчонки. В жизни бы не подумал.

– И кто же тебя на такое надоумил?

– Никто, – Маринка оскорблено вскинула подбородок. – Сама не глупая, все понимаю, слава богу, в школе научили думать.

Я растерянно почесал затылок и заглянул ей в глаза: уверенности мало, а вот упрямства хоть отбавляй.

– Я недавно в поезде познакомился с такой вот радикалисткой. Ничего хорошего в такой позиции не вижу, и не понимаю.

– Ну, ты же, Андрей, умный, пораскинь-ка мозгами, как это выгодно, никаких проблем. Живи легко!

Я нервно закурил. «Ничего себе живи легко! Да у меня сейчас крыша поедет», – подумал я, поджидая Маринку у подъезда. – «Всю жизнь мечтал услышать от сестры подобную чушь. С каким спокойствием рассуждает она о самоубийстве, мужчинах. И ведь с ее упрямством, по себе знаю, она далеко зайдет, не переубедишь, не заболтаешь, на своем будет стоять. А мама о чем думает! Эх, да она, поди, ничего ей такого и не рассказывала, только мне раскололась, думала: одобрю и поддержу. Как бы ни так! Мелюзга сопливая, на Север бы вас всех, чтобы дурь из головы вымерзла к чертовой бабушке!»