Ночные откровения

Ему было пятнадцать, когда со старшим братом произошел несчастный случай. Это произошло в одну из тех редких летних недель, которые они провели врозь: Фредди гостил у кузины их покойной матери в Биаррице, а Пенни был в Абердиншире, у их двоюродной бабушки по отцу, леди Джейн.

Первые несколько месяцев после падения Пенни с лошади Фредерик просто извелся от тревоги. Но через некоторое время стало ясно, что, хотя брат никогда больше не сможет четко изложить историю плебейских собраний [32] или произнести чертовски убедительную речь о предоставлении женщинам права голоса, ему все же не понадобится круглосуточная сиделка. Ничтожная милость в ужасном повороте судьбы, несправедливость которой до сих пор мучила Фредди. Его блистательно умный и отчаянно храбрый старший брат, который брал на себя вину за проделки младшего перед суровым отцом и который мог рассчитывать на блестящую карьеру в парламенте, превратился в человека, сведущего не более чем в своем дневном распорядке.

32

Плебейские собрания– плебеи (пришлое население Древнего Рима) первоначально не пользовались политическими правами в отличие от патрициев, то есть «потомков отцов». Но со временем плебеи добились права избирать так называемых плебейских трибунов, которые имели право накладывать вето на решения патрицианских магистратов. Изначально их решения были законом только среди плебеев, однако в результате долгой борьбы права патрициев и плебеев были уравнены. В начале III века до н. э. патрицианская и богатая плебейская верхушки слились в одно сословие — нобилитет, и в 287 году до н. э. был принят закон о том, что решения плебейских собраний (плебисцитов) являются обязательными для всех граждан вне зависимости от происхождения .

– Так ты полагаешь, мисс Эджертон нацелилась на Пенни не из-за его титула и богатства?

– У ее дяди имеется алмазный рудник в Южной Африке, а собственных детей нет. По крайней мере, не думаю, что ее интересуют деньги.

Анжелика откусила кусочек лимонного кекса. Фредди наблюдал, как она рассеянно вытирает оставшееся на пальцах масло, словно поглаживая салфетку, и воображал, как вместо салфетки она поглаживает его.

– И что ты сам думаешь об этой мисс Эджертон?

Фредди пришлось отвлечься от чувственных и порою до неприличия откровенных мыслей, которые все чаще овладевали им в эти дни. Мыслей, в которых всегда присутствовала Анжелика – в той или иной степени раздетости.

– Мисс Эджертон, хм-м-м… Ну, она очень хорошенькая, приветливая и улыбчивая. Правда, ей нечего особо сказать, кроме как соглашаться с собеседником.

– Это подходит Пенни. Ему нравится, когда с ним соглашаются.

Они оба из преданности промолчали о том, что Виру не стоило и рассчитывать на что-либо лучшее, чем добрая девушка, не отличающаяся умом и оригинальными мыслями.

– С того несчастного случая прошло уже тринадцать лет, – сказала Анжелика. – Твой брат замечательно справляется. Он и с этим справится.

– Ты права, – улыбнулся Фредди собеседнице. – Мне следует больше в него верить.

Минуту-две они помолчали, Анжелика – доедая кусочек кекса, Фредди – вертя в руках миндальное пирожное.

– Ну что ж, – заговорили они почти одновременно.

– Ты первая.

– Нет-нет, ты первый. Ты мой гость, и я настаиваю.

– Я хотел попросить тебя об услуге.

– За все годы нашего знакомства не припомню ни единого раза, чтобы ты просил меня об услуге. Признаю, может, отчасти это потому, что я и так постоянно забрасывала тебя советами и предложениями, – глаза Анжелики блеснули. – Но, пожалуйста, продолжай – я крайне заинтригована.

В намеке на улыбку изгиб ее лукавых губ совершенно неотразим. Почему он раньше не замечал магнетического притяжения этой полуулыбки?

– В доме мисс Эджертон я увидел интересную картину. Личность автора никому не известна. Кажется, мне попадалось полотно, написанное в сходной манере, но не могу вспомнить, где и когда. Твоя память гораздо лучше моей, а твои знания глубже.

– О-о-о, комплименты… Обожаю хвалебные речи – с лестью вы далеко пойдете, молодой человек!

– Ты же знаешь, я совершенно не умею льстить, – если десять лет назад Анжелика была просто одним из ценителей живописи, то теперь ее обширные познания были достойны восхищения. – Я сделал несколько снимков картины. Могу я показать их тебе, как только проявлю?

Анжелика склонила голову набок, опять поигрывая локоном у щеки.

– Но я еще не дала согласие помогать тебе. Думаю, мне бы хотелось сначала услышать ответ на моюпросьбу об услуге. Если помнишь, я жду уже несколько недель.

Несмотря на твердое намерение не краснеть, Фредди залился румянцем.

– Ты о портрете?

Ей хотелось получить свой портрет обнаженной. Когда Фредерик старался убедить брата, что в изучении женских форм нет ничего пошлого, в его голове роились самые сладострастные образы Анжелики.

– Разумеется, о нем.

Анжелика говорила прямо и невозмутимо, в то время как он чувствовал себя не в своей тарелке, стесненным и не в меру разгоряченным.

– Ты же знаешь, я не мастак в изображении человеческого тела.

– Фредди, милый, ты, как обычно, скромничаешь. Не будь я уверена в твоих способностях, не обратилась бы к тебе. Я видела твои наброски – ты очень неплохо пишешь людей.

Анжелика была права, хотя Фредерик сознательно редко рисовал людей. В детстве он был неуклюжим, то и дело падал и ушибался, и поэтому его оставляли в доме, тогда как заветным желанием мальчика было гулять на улице: бегать, кружиться или просто лежать на траве и смотреть, как небо меняет свои цвета. Писать портреты означало находиться в студии, а Фредди предпочитал рисовать на пленэре, передавая пышное сливочно-розовое цветение вишневого деревца или настроение пары, уединившейся на пикнике.

Но, глядя на Анжелику, он уже мысленно подбирал необходимое соотношение неаполитанской охры и киновари для добавления в свинцовые белила, чтобы поточнее передать теплый тон ее кожи.

– Ты говорила, это для личной коллекции.

– Таково мое намерение.

– Значит, ты не собираешься выставлять эту картину?

– Заботишься о моей стыдливости? – поддразнивая, улыбнулась Анжелика. – Ну почему у меня не получается проявлять хотя бы вполовину меньшую благопристойность?

– Обещай мне.

По большей части, Фредди был сговорчивым. Но в данном вопросе он не собирался уступать.

– Мне нужен этот портрет только как свидетельство моей юности, чтобы когда-нибудь я могла взглянуть и вздохнуть над своей увядшей красотой. Я торжественно обещаю, что не только не буду выставлять его где бы то ни было, но даже у себя в доме не повешу. Буду хранить картину в коробке и не достану до той поры, пока не увижу в зеркале старую кошелку, – снова улыбнулась Анжелика. – Это тебя удовлетворит?

– Что ж, тогда ладно, – сглотнул художник. – Я напишу тебя.

Анжелика, отставив чашку, посмотрела другу в глаза.

– В таком случае, я не откажусь помочь тебе выяснить происхождение загадочной картины.

* * * * *

Миссис Уоттс не было в живых уже четверть века. Разыскав всего лишь за пару часов знавшего ее человека, Вир посчитал себя счастливчиком.

Поиски привели маркиза из Бермондси в Севен-Дайалз. Расположенный не более чем в миле от просторных площадей Мэйфэра, район Севен-Дайалз в начале века пользовался дурной славой из-за царившей в нем нищеты и преступности. За последние годы репутация района несколько улучшилась, хотя Вир по-прежнему не рискнул бы один сунуться ночью в его боковые улочки.

Но сейчас на дворе стоял белый день. Ведший к нужному месту проулок Святого Мартина бурлил щебетом и гомоном: здесь находился птичий рынок. Маркиз миновал магазинчик, набитый клетками с певчими птичками: снегирями, жаворонками, скворцами – и все это беспокойно чирикало и свистело. Следующая лавка была доверху заставлена ящиками с упитанными воркующими голубями. Ястребы, совы и попугаи вносили свою лепту в общую какофонию. Вир благосклонно поглядывал на изредка попадающиеся заведения, торгующие благословенно молчаливыми рыбками или кроликами.