Ночные птицы. Памфлеты

Шеф полиции, которому были сданы архивы, ревностный греко-католик в немецкой форме со значком трезуба на фуражке, прочитал рукопись готового к печати романа «День отца Сойки» и понял, какую опасность этот роман представляет для руководителей униатской церкви и Ватикана. Недаром ведь в первые же дни немецкого вторжения Ватикан переслал «украинскому центральному комитету» на «ликвидацию последствий большевистской пропаганды» пятнадцать миллионов злотых. Роман «День отца Сойки» как раз и был именно той «большевистской пропагандой», которой так боялся Ватикан. Сила романа была такова, что украинская полиция, сохраняя рукопись, как вещественное доказательство для ареста «разыскиваемого Степана Тудора-Олексюка», сочла опасным держать ее даже в своих секретных фондах. Кто-то из полицаев по приказанию начальства (а вернее всего, по совету самого митрополита Шептицкого) намеренно перемешал листы рукописи и вырезал нумерацию страниц. Часть из них была уничтожена. Мы можем предполагать, что самые сильные, самые яркие страницы его были либо уничтожены, либо спрятаны в свое время чинами украинской полиции. Так исчезло около 110—120 страниц текста второй книги романа. Предыдущее содержание дает нам право догадываться, о чем шла речь в исчезнувших страницах. Писатель Степан Тудор столкнул главного, жадного, бесконечно самоуверенного в себе, героя — священника Сойку — с грозной силой, встающей на его пути. Этой силой явилось революционное крестьянство, которое, освобождаясь из-под влияния клерикалов, стремилось идти к лучшему будущему по примеру своих братьев, живущих за Збручем. Не случайно отец Сойка украшает в романе могилу «сичовых стрельцов» на Коссовой горе, вблизи Новой Климовки. Его практический опыт подсказал: «Не следует пренебрегать никакой массовой силой, если только ее можно обратить на свои мельницы, на свои ненасытные жернова. В частности, следует использовать живой национальный подъем, чувство, которое лучше всего годится для того, чтобы создать впечатление национального единства у всех слоев, чтобы в потоках национального протеста, в призраках национальной революции утопить все огни классового возмущения, все зародыши социальной, против властителей обращенной, революции» (курсив наш.— В. Б.). И, одержимый идеей «Чтобы был бог! Чтобы не было коммуны!», отец Сойка устраивает на Коссовой горе некое капище украинского национализма. Калькуляция его проста: пусть глупые хлопы устремляют свои взгляды на останки «сичовых стрельцов» и не замечают сельских богатеев, сдирающих с них три шкуры. Пусть хлопы, собираясь около могилы, поют, сколько им вздумается, националистические песни «Ще не вмерла Украша» и «Боже велыкий, спаси Украину», но не дай бог, чтобы они запели «Интернационал», звуки которого все чаще и чаще доносятся из-за Збруча.

И вдруг около этой святыни украинского национализма, заботливо охраняемой Сойкиными гайдуками, на празднике спаса прозвучал гневный выкрик: «Сорвем маски с торговцев в ризах, которые торгуют костями жертв буржуазной войны!» Отец Сойка волей событий поставлен перед печальным для него фактом: «Коммуна засела в его приходе, в селе Сойки, мастера людских и божьих душ, Михаила Сойки, захватчика и стяжателя...»

Вне всякого сомнения, дальше писатель Тудор описывал противодействие той прогрессивной части населения Новой Кпимовки и окрестных сел, а возможно, и создавал в романе образ человека, который отважился бросить в одурманенную попом толпу обличающий лозунг, с одинаковой силой разоблачающий и мракобеса-попа, и украинских националистов, которые и по нынешний день пытаются создать кумир из обманутых ими, погибших за чужие интересы безвестных жертв первой мировой войны.

Мы можем также предполагать, что эти страницы романа «День отца Сойки» были изъяты не только в припадке гневной ярости какого-нибудь из референтов украинской полиции. Скорее всего, усмотрев за вымышленными фамилиями персонажей из революционной прослойки подольских сел действительных борцов за лучшую долю народа, которые, подобно Тудору, противостояли Сойкам, украинский полицай переслал именно эти страницы романа либо в комиссариат украинской полиции, расположенный вблизи Окопов Святой Троицы (точный географический координат в романе.— В. Б.),либо своим шефам из «аихерхайтс полицай», которым предстояло путем сыска и допросов выяснить на Тернопольщине, что является в романе Тудора реальностью, а что вымыслом.

* * *

Однако следы грубого полицейского вмешательства не в состоянии нарушить архитектонику повествования и не могут ослабить силу замысла романа Степана Тудора, направленного не только против одного отца Сойки, его патронов из Святого Юра и Ватикана, но и всей своей страстностью разоблачающего религию вообще как орудие в руках эксплуататоров на всем протяжении существования классового общества.

Главный герой романа — греко-католический священник Михаил Сойка начинает свой день задолго до рассвета. День этот, названный автором «одним из первых дней декабря 1931 года», Степан Тудор предлагает раскрыть «словно окно, из которого нашему избраннику будет видно современную действительность— отрезок бурного потока, освещенный низким солнцем декабря».

Сперва действительность, окружающая отца Сойку, кажется очень далекой от сравнения ее с бурным потоком. Низенькие потолки плебании, анфилада комнат, заставленных мебелью в стиле барокко, бой старинных часов, тихое перешептывание прислуги — все это создает в представлении читателя старосветскую обстановку мещанской скуки и прозябания. Читатель, пожалуй, уже вот-вот готов обвинить Тудора в малозначительности темы его романа. Но вот, совершив обряд утреннего купания, сухопарый, весь похожий «на хищника в прыжке», отец Сойка едет причащать умирающего сельского богатея Гайдучка.

Обрывая на полуслове сюжетную нить повествования, Степан Тудор один по существу «день» сюжета насыщает событиями целых веков и стран, смело вводя читателя в биографию своего героя. Он рассказывает о мотивах, которые побудили Михаила Сойку принять сан священнослужителя. Все яснее и отчетливее становятся в романе нити, протянутые от самого центра папства — с вершины одного из семи холмов Рима — к едущему морозным декабрьским утром по заснеженной южноподольской степи отцу Михаилу Сойке. Мы видим его молодым богословом на площадях и в библиотеках старого Рима. Вместе с молодым Сойкой читатель перелистывает историю папства от Константина Великого и до наших дней. Летопись мрачных времен инквизиции, поддерживающей незыблемость веры и папского престола, органически входит в сюжетную ткань романа.

Теоретические искания молодого Сойки в коллегиях папского Рима, его практические занятия по философии католицизма не приводят, однако, потомка подольских стяжателей-контрабандистов в лагерь ослепленных религиозным фанатизмом. Больше того! Очень быстро молодой Сойка становится замаскированным циничным безбожником, который про себя глумится над всевышним, которому призван служить. Однако, становясь внутренне безбожником, отец Сойка вовсе не собирается отказываться от службы в церкви, а тем паче выступать против религии. Его никак не прельщает судьба Галилея или Джордано Бруно. Практический, кулацкий ум Сойки повсюду ищет ответа на один вопрос: «А что на этом можно заработать?» И под фресками знаменитой Сикстинской капеллы в Ватикане Михаил Сойка думает об одном: о пшенице, о мельнице, о каменоломнях... Вовсе не случайно «неудержимый захватчик, начало и конец всех завоевателей, могучий Саваоф», взлетающий к сводам Сикстинской капеллы, неотвязно соединялся в представлении Сойки с образом его деда-контрабандиста Петра, о котором ходили легенды, что он, освещаемый молнией, схватил в грозовую ночь подстреленного русскими пограничниками быка, взвалил его себе на плечи и принес домой.

Подготовляя в Риме теоретическую работу о взаимоотношениях веры и знания, молодой Сойка старался найти в своих богословских исследованиях прежде всего утилитарный, практический смысл, который помог бы ему в личном обогащении. Кажется, что многочисленные противоречия, которые находит Сойка и в старинных манускриптах, и при чтении теологических работ его современников, бросят отца Сойку в лагерь воинствующих атеистов, настолько очевидно превосходство современной материалистической мысли над угрюмой, пессимистической закостенелостью религиозных суеверий. Взамен вымышленного союзника всех угнетателей — призрачного бога материализм несет не только свободу человеческой мысли, но и большую веру в человека, в его безграничные возможности. Однако Сойка чувствует, что с богом ему расставаться невыгодно, что «на этом можно хорошо заработать», и все сомнения глубоко прячутся в его хитрой, расчетливой голове. Буквально «пресыщаясь богом», ради личной выгоды и религиозной карьеры он подавляет в самом себе все и всяческие колебания, вернее, скрывает их от посторонних и завоевывает большой авторитет у своего покровителя — иезуита, монсеньора Д’Есте. Таким иостанется до последних страниц романа Тудора, оборванного на полуслове чинами украинской полиции, созданный им герой — Михаил Сойка, великий калькулятор от религии, поставивший себе на службу дряхлого, мифического бога. Сойка не выдуман писателем. В жилах этого попа течет кровь реального угнетателя, переодетого в целях политической маскировки в черные одежды смиренного пастыря божия.

И по нынешний день мы можем столкнуться лицом к лицу в городах и селах западных областей Украины с подобными сойками, которые, отрекшись официально от Ватикана, во всем своем внешнем облике и в религиозной обрядности стараются подчеркнуть временность случившегося и свое былое родство с католицизмом. Подобные калькуляторы господа бога, подпольные униатские попы, живя в крестьянской стихии, так же как и отец Михаил Сойка, внутренне глубоко презирают «простых хлопов» и всеми силами, исподтишка стараются помешать ставшему на путь коллективизации крестьянству раз и навсегда освободиться от цепкого влияния религии. Подобно отцу Сойке, оставшись в полном одиночестве, эти слуги божьи в отчаянии повторяют: «Пусть погибнет мир, лишь бы не было коммуны!» Каждый из них в глубине души давно «свищет» на своего прославленного бога, ибо знает прекрасно, что его не было и нет, но все же держится за него, так как видит в боге единственный путь к личному обогащению.

Увидел этот путь еще перед Октябрьской революцией и отец Сойка. И, не веря в бога, уцепился за него своими жилистыми, хваткими руками, похожими на когтистые лапки пестрой и нарядной птицы сойки, которая с большим удовольствием впивается своим длинным клювом в головки маленьких лесных пичужек, чтобы поживиться их мозгом.

Степан Тудор очень хорошо и тонко показывает весь внутренний процесс постепенного перерождения отца Сойки в Риме:

«Сколько раз возвращался потом воспоминаниями в эти времена и никогда не смог осознать, когда в нем начался этот невидимый процесс, когда внутренняя его выжженность и пустота, окостенелые чувства обеды и отвращения начали оплывать холодными, как лед, каплями умозрительных выводов и калькуляций, переплавляться в холодный, добытый церковью опыт веков, который должен был служить сойкам.!!»

И молодой богослов Сойка уже в самом начале своей жизненной карьеры, в кельях папского Рима, с удовольствием повторяет один из староиндийских законов Ману:

«Господь сотворил разные классы людей из разных частей своего тела: браминов — из головы, чтобы знали его тайны и открывали их несознательным в случае надобности; воинов — из крови своего сердца, чтобы были горячи, как она, и не знали страха смерти; а нечистых париев — из задних частей своего тела, чтобы были нечисты, как они, чтобы жили, лишенные гордости... Так хочет господь, чтобы нижние слои покорялись высшим и чтобы никогда не возникала в их головах противная мысль. И чтобы это было неизменно, как неизменно приходит после зимы весна, а после лета — осень...»