Ночью

Изобразив побежденную улыбку, он с размаху ударил Киру по щеке и схватил ее запястья, мгновенно поцеловал, а ее ноги заблокировав тем, что сидел над Кирой.

Ее женское белье осталось на кухне, но Сергей был решительно настроен и начал искать краем глаза те вещи, которыми можно было бы ей завязать глаза, руки, ноги, и чем можно было бы заткнуть ее рот.

Ничего не нашлось.

– Оставайся лежать здесь! – приказывал он, перевязывая ее ноги кожаным черным ремнем. – Я сейчас вернусь! – сказал он перед тем, как поцеловал Киру легким поцелуем в губы, чуть укусив их.

(интересно, а кровь будет?)

Сергей уверенным шагом зашел на кухню, схватил валявшиеся на полу трусики и бюстгальтер, а также бутылку вина, а из кухонного ящичка, на котором была расположена мойка, вынул спрятанный в стеклянную банку ошейник.

Сергей вошел в комнату, совершенно молча, включив попутно стоящий на кофейном столике музыкальный центр, из которого раздался голос психоделического рок-н-ролла, но достаточно медленного, чтобы под такую музыку заниматься сексом.

Что играло – Сергей не знал.

Выпил вина, смотря на Киру, смотрящую на него, облизывающую свой указательный палец, когда другой был между ее ног, Сергей двинулся на нее.

Сначала, обвел вокруг ее шеи ошейник, затем запихал ей в рот ее черные шелковые трусики – в это время он давным-давно был наготове к решительным действиям, – затем надел назад ее бюстгальтер, и шелковым красным шарфом, свисающим со спинки дивана, который принадлежал Кире, и которая забыла его у него, перевязал ее руки.

Она была готова к дальнейшим действиям.

Особенно это читалось не во взгляде, где глаза горели, а по ее красной щеки, впрочем, как и по второй – тоже красной.

(теперь садомазохизмом никого не удивишь)

(особенно в 21 веке)

(да, особенно и в году так 2011-м в России)

Сергей, словно тень, спускающаяся со стены при закате солнца, когда воцаряется луна, сползал своим языком, сложив его в трубочку, по ее лицу вниз к шее и далее, как слизывал бы сладкие понравившиеся приятные вкусом клубничные или ежевичные сливки.

Одна рука заходила между ее ног, другая держала ее запястья, а язык добрался до ее маленьких грудей, привлекающих и кричащих в мольбе их облизать.

Он испытывал наивысшее счастье, пока прикасался к ее телу: и кончиками своих пальцев и языком. И чувствовав ее свежий аромат тела, погружался в еще одну нирвану в этом слишком огромном мире эмоций и восхищений.

Сергей все больше горбился, пытаясь сползать вниз, но получалось не так, как было запланировано, и все же в итоге он снова дошел до ее уже личной нирваны, и только вкусив аромат этого места, он продолжил свою игру.

Надавив на лямки ошейника, свирепого своими шипами, который обычно надевают на бульдогов, Сергей снял с себя последние плавки – все, что было на нем, – и наконец-то пропал в Кире – со всем энтузиазмом, что у него только нашелся.

Она издала первый стон.

Подобие крика.

Сломанную мечту присопатки.

Сквозь трусики, которые были запиханы ей в рот, Сергей ничего не мог расслышать, но это было и не важно.

Одной рукой он упирался в кровать, а другой уже схватил ее запястья, прижав, что было сил к стене, у которой и стояла кровать, и только больше растворялся в этой брюнетке, которая, видимо, ждала чего-то банального, но не слишком поразительного, что происходило сейчас.

Глотая жадно вино из пустеющей бутылки, Сергей заходил в Киру только глубже и сильнее, мощнее и больнее, отчего ее стоны становились еще громче.

Он менял позиции, ориентация же Киры оставалась прежней – она лежала, словно закованная в цепи, едва двигаясь.

Еще бы – Сергей прерывал все ее попытки повалиться либо на спину, либо на бок, и стремительно давил на нее, а сорвав с ее шеи ошейник, начал придушивать и оскорблять ее.

– Сука! – гадость номер один, неизбежно вырванная из его уже опьяненной глотки, в которой с большим бы удовольствием появилась сигарета, но сейчас было не время.

Кира что-то простонала.

Сергей не останавливался.

– Поганая дрянь! Шлюха! Тварь! – словно ревя на луну, но шепотом, произносил он.

Кира пыталась как-то высвободиться, чтобы обнять его, но все было тщетно, Сергей так крепко завязал ей руки, что она не могла ими даже пошевелить.

– Этого слишком мало, чтобы любить тебя, – словно хотел заплакать, но в порыве нахлынувшего безумия, вырванного из горящей страсти, сейчас бы не сделал этого.

Кира испугалась.

Она задыхалась.

Сергей уже насиловал ее, душа Киру только сильнее.

Ее глаза покраснели.

Кровь прильнула к вискам.

Ей стало нечем дышать.

Пыталась кричать: «остановись, стой, я не могу дышать», и забилась, словно в конвульсиях.

Наконец-то, каким-то волшебным образом, ей удалось чуть высвободиться из крепкого узла ее красного шелкового шарфа, и, схватившись за его руки, разомкнула сложившиеся на ее шеи оковы.

– Я люблю тебя! – прокричала она, вцепившись в его губы и обняв так крепко, что Сергей вошел в Киру всецело и полностью.

Сегодня они принадлежали друг другу, и в этом не было ничего постыдного.

В любом случае, Казанова наоборот – Сергей, – проделывал такие фокусы не только с ней, но и с другими, которых было слишком много, чтобы начать считать.

Ошейник и ее нижнее белье полетели в сторону, также как и бюстгальтер, который она сняла одним движением руки, хотя и Сергей выделывал такие трюки на ура.

(а помыли ли они руки?)

(конечно, помыли…)

(иначе микробы бы забрались ей прямо в задницу…)

Страсть приобрела более умеренные обороты, и когда Сергей развязал сковавший ей ноги ремень, то уже Кира повалила Сергея на спину, и начала смотреть сверху на него, дав ему возможность отдышаться.

Она тянула его руки к своим маленьким идеальным грудям, она царапала его грудь, и сама стремилась, чтобы его достоинство как можно глубже и больше входило в нее, чтобы чувствовать его, ощущать, знать точно, что он в ней.

Словно отбирая у него энергию, как физическую, так и внутреннюю, она целовала его, прижимала к своему телу, сама давая возможность войти в нее, а Сергей, тем временем, только бледнел, и его цвет глаз менялся на более темный.