Номах (Журнальный вариант)
Шрифт:
— А я… опять…
— А ты… опять…
— Под тобой, Коляк… лавка, и та плясать будет…
— Так это ж ты… меня раззадорила… ты…
— А я не думала… что так-то выйдет…
— Как выйдет?..
— Да что понравится… так-то…
Они в изнеможении упали на пол и хохотали до слез, до сведенных животов. Стекла звенели от их голосов, пол гудел.
— Ой, уморил… ой, мамочки…
— Я что… все ты…
Отдуваясь и вздрагивая от последних приливов смеха, насилу угомонились.
— Натаха, я ж опаздываю, тудыть твою печку!
И они снова
— Коляк? — окликнула его Наталья, завязывая узелок с солью.
— Чо?
— А тебя там точно не убьют?
— Кого? Меня? Нет, — как о чем-то давно решенном заявил он.
— А бабы гутарят, убить могут, прям легко.
— Ты баб меньше слушай. Видела мое ружжо-то?
— Видала.
— Как влуплю, все будто сливы попадают.
— Ты глупый, что ли? — фыркнула Натаха, ощупывая тугой, как репка, узелок. — У тебя одного там ружжо будет? Белые тоже, поди, не палками воюют.
Колька, не слыша ничего, в восторге подлетел к ней, поцеловал в щеку.
— Натаха!
Обнял, закачал из стороны в сторону.
— Куда им против нас! Видала, армия наша какая? Задавим и не заметим, — и тут спохватился: — Не опоздать бы только. Где шинель моя? — Он поднял перед собой выданную вчера шинель. — Видала, какая! Ох, шинелка ты, шинелка… — пропел, натягивая ее на себя.
— Куда ж ты, чудо, ее напяливаешь? Лето на дворе.
— Не лето, — строго одернул ее Коляка. — Май — не лето. А надеваю, потому форма. Положено так.
Натаха закончила собирать еду, увязала в узелок.
— Ну, раз положено…
— Тут, Натах, строго. Армия. — Он поднял вверх палец. — С армией не шути.
Натаха, присмирев и проникнувшись ответственностью момента, пригладила веник своих волос, вручила узелок Николаю.
— Нешто я дура, не понимаю, — пробормотала в сторону.
Николай, нахмурив брови, кивнул.
— Фуражка-то моя где?
Они вместе оглянулись по сторонам в поисках выданного накануне вместе с шинелью головного убора.
— Тут вчера была, на лавке, — растерянно произнесла Наталья.
— Сам знаю, что была. Теперь где?
Натаха прошлась по хате, то и дело пригибаясь и заглядывая то под лавку, то под кровать, то под стол.
— Теперь не знаю, где…
— Что, опять, как дратву анадысь, мыши съели? — крикнул Николай.
— Да не могли они, — успокаивающе произнесла Наталья. — То дратва, а то шапка. Тем более за одну ночь-то…
— Нет, Натаха, в дому у нас порядка! Никакого нет! Где фуражка? — в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул он. — Меня вчера как бойца обрядили. Поскольку бедняки мы, шинелку выдали, фуражку, винтовку. Где, Натаха, фуражка?
Наталья шальной пулей снова заметалась по хате.
— Найдем, Коляк, не ругайся шибко.
— Ах, не ругайся? А кто меня такого бесшапочного в армию теперь примет? Скажут, что ему доверить можно? Он фуражку, и ту сберечь не смог!
Сама едва не плача, Натаха принялась летать вдвое быстрей.
— Коляка, ну что ты мне сердце рвешь? Найдем. Куда
ей деваться?— Найдем, как же!.. — выкрикивал Николай, стоя пугалом в большой, не по росту, шинели, с узелком в одной руке и винтовкой в другой.
Фуражка нашлась под печкой.
— Должно, кошка ночью затащила, — предположила Наталья.
Рыжая, как яичный желток, Мурка сидела посреди солнечного квадрата на полу и вылизывала себе бок.
— У, зараза! — обругал ее Николай. И, опомнившись, крикнул со стоном: — Бежать же надо, Натаха. Уйдут без меня. Как бог свят, уйдут.
Путаясь в полах шинели, он засеменил к двери, стукнулся прикладом ружья о стену, притолоку и выбрался наконец.
Ночью прошел дождь, и все вокруг сияло, отражая солнце в каплях воды.
Николай вышел на заросший «гусиными лапками» двор, порывисто двинулся вперед.
— Коля! — окликнула его Наталья, вдруг ослабев и остановившись у порога хаты.
— Чего? — растерянно обернулся, отчего-то вдруг тоже ослабнув, Николай.
Наталья заплакала, прикрывая рот ладонью, как совсем недавно прикрывала его от смеха.
— Чего?.. — растерянно повторил муж.
— Шинелку намочишь, — показала она на волочащиеся по мокрой траве полы.
Николай подошел к ней, неловко, мешали узелок и винтовка, обнял.
— Вот дурищща. Заплакала…
Наталья ткнулась в жесткое колючее сукно шинели на плече мужа.
— Плачет и сама не знает, чего плачет.
— Не знаю, Коляк, — всхлипнула та.
Он неумело прижался лбом к ее макушке с просвечивающей, белой до беспомощности кожей.
— Мужа в армию взяли. Пойми, честь какая. Ружжо дали, фуражку…
— Я понимаю, Коляк, я понимаю.
— Ну вот…
— Я боюсь чего-то.
— Ну и чего ты боишься?
— Я сама не знаю.
— Одно слово, дурищща, — нежно и растерянно сказал он.
— Дурищща, — послушно согласилась Наталья. — Ты, Коль, скоро вернешься?
— Да побью всех и сразу домой. У тебя слезы высохнуть не успеют.
Он подняла мокрое лицо, засмеялась.
— Успеют. Я их прям сейчас вытру.
— Вот и вытирай.
Она провела локтем в наспех надетой кофте по лицу.
— Вытерла.
Продолжая улыбаться, хлюпнула носом.
Они помолчали.
— Пойду, Натах.
— Я провожу.
— Нет. Куда? — Он сурово замотал головой. — Мужик в армию идет, а у него жена на хвосте. Засмеют же.
— Да я издали.
Николай помялся.
— Ладно. Если издали. Пусть…
Коляка двинулся по улице, туда, где стоял штаб номаховского полка.
Ему было семнадцать.
Немного обождав, следом за ним побрела его шестнадцатилетняя жена.
СЕРЕБРЯНАЯ ЦЕПЬ
— Господа офицеры и верные им солдаты!..
Номах шел вдоль линии железной дороги и выкрикивал отрывистые фразы.
— Вы взорвали железнодорожный мост через Днепр. Я не буду разбираться, зачем вам это было надо. Вы поступили варварски и понесете за это наказание.