Номер с золотой визитки

— Но не сейчас. Не с синяками…

— И сейчас тоже, — качаю головой я, ведь знаю, о чём говорю. Уже не раз Кимберли представала передо мной с покрытым тональным средством, пудрой и румянами лицом, а сейчас ввиду выходного оно совершенно чисто и естественно. И пусть я действительно вижу то, о чём она говорит, как о вещах, омрачающих её внешний вид, она всё равно замечательна и прекрасна. Я вижу сильного человека, не испугавшегося возможной расправы, и это лишь многократно усиливает степень моей привязанности. — Совсем скоро они совсем сойдут, а ты… ты просто прими мои слова, и всё. Хорошо?

— Хорошо, — пусть и несколько неуверенно, но всё-таки отвечает она. Позволив ей слиться со мной гораздо плотнее и теснее, я разделяю с ней обоюдное удовольствие, одновременно захлёстывающее нас и пронзающее до самых кончиков пальцев на ногах. Это всего второй раз. Впервые всё произошло спонтанно и стихийно, и сегодняшнее утро тоже едва ли обдуманное и просчитанное, а за пределами многоквартирного жилого дома есть и другая жизнь с её работой и той деятельностью, в которую я сейчас вынужденно погружён. Но мне никогда и ни с кем не было так хорошо.

Я не менял девушек, как перчатки, и, быть может, двух отношений, ни одни из которых на самом деле не длились так уж долго, и недостаточно для того, чтобы делать выводы, я не чувствовал в них даже десятой доли того, что испытываю с Кимберли. Я был почти одинаково юн и в период первой влюблённости, случившейся в старших классах школы, впрочем, не успевшей вылиться во что-нибудь действительно стоящее и серьёзное, и в тот период, когда прежде, чем жизнь окончательно пошла под откос, стал мужчиной, по крайней мере, в физическом плане. Но и эти девушки были также молоды, и об истинных и долговечных чувствах не могло быть и речи, да и в любом случае всё это было так давно, что уже заросло пылью и паутиной. Кимберли первая за долгое время, но по какой-то причине я не боюсь облажаться. Страшно всё испортить мне, пожалуй, исключительно в плане эмоциональном и морально-этическом, а в остальном… В остальном же я чувствую себя так, будто мы подходим друг другу. Как две детали одного механизма. Как люди, которым вопреки всем различиям в положении и общественном статусе предначертано быть вместе. Я не настолько наивен, чтобы всерьёз верить в это, особенно учитывая то, как ужасно мало мы знакомы, и сколько всего она обо мне даже не подозревает, то количество скелетов, которым только предстоит вылезть на поверхность. Будь всё это неважно, я… я бы решил, что уже люблю её. Но это немыслимо и невозможно, за такой короткий срок нереально ощутить что-то великое, прочное, основательное и всепоглощающее, и этому я даже рад. Все, кто, так или иначе, были моими близкими, уже давным-давно покоятся под землёй, и их останки уже наверняка прилично истлели, если не сказать больше. Но Кимберли не должна оказаться там и пополнить этот скорбный список моих потерь. Я либо не допущу такого исхода событий, либо, проиграв, сознательно и добровольно отойду в вечность. Другого варианта нет. Если с этой невинной душой хоть что-то случится, после я просто не смогу жить.

— Ты где? Куда пропал?

Из моих мыслей меня выдёргивает голос Кимберли. Придя в себя, я отодвигаюсь от неё и сажусь на край кровати спиной к ней, потому что мне отчего-то нехорошо, словно по пищеводу поднимется тошнота. Всё это глубинные переживания и страх навредить так, что последствия уже будет не исправить. Всего один мой прокол, хотя бы одна попытка соскочить, и за ней снова придут, чтобы я больше не смел даже рыпаться. За ней придут и не вернут, и не велика ли в таком случае цена за отношения, в которых никто и никому совершенно ничем не обязан? Велика и даже очень. А это значит, что, если запахнет жареным, ей лучше быть как можно дальше от меня, чтобы даже самый умный, сообразительный, настойчивый и терпеливый следователь не нашёл ни одного свидетельства нашей связи. Быть может, прямо сейчас я и не готов её разорвать, но, если будет нужно, и возникнет реальная на то необходимость, я незамедлительно порву с Кимберли. Но пока я оборачиваюсь к ней, в то время как, завернувшись в простыню, она приникает ко мне со спины, и говорю:

— Я здесь. Только задумался.

— А о чём, не поделишься?

— Да ничего такого. Просто… просто мне хорошо с тобой.

Её увлечение мной может быть опасным и в конечном итоге принести один лишь вред. Но я хотел, чтобы она знала, и оказался не в силах промолчать.

— Мне этого ещё никогда прежде не говорили.

— Но ты же с кем-то наверняка встречалась.

— Это было ещё в университете. Наверное, он не считал действительно нужным шептать такие романтические глупости, а я не особо и хотела их слышать. Подозреваю, что в ту пору они бы меня лишь смутили, да и его, скорее всего, тоже. Некоторые люди просто не созданы для особенной нежности.

— Но ты создана. Думаю, он просто тебе не подходил и вообще был не тем, — отвечаю я, не понимая, как её только угораздило наткнуться на такого человека. На человека, который либо не замечал, как она очаровательна, мила и даже сексуальна со своими чарующими изгибами и округлостями во всех нужных местах, либо, вероятно, будучи не особо и умным, не видел смысла в комплиментах. И не просто наткнуться, да ещё и провести с ним как минимум несколько лет, отдав ему не только эти годы. Плевать, что она бы смутилась, и что ему тоже было бы неловко, он должен был ласкать её и посредством слов. Я бы точно делал это.

— Вероятно, насчёт последнего ты прав, — после некоторой заминки пожимает плечами Кимберли, как будто хотела произнести нечто совершенно другое. Но я удерживаю себя от расспросов. Не хочу быть напористым. Если ей захочется дополнить свой ответ, то она сможет сделать это в любой момент по собственному желанию. Так будет гораздо лучше и продемонстрирует, что я вполне способен проявлять уважение и такт, которых ещё совсем недавно будто бы был лишён. — В любом случае теперь это неважно. Мы уже давно разошлись и с тех пор ни разу не виделись и даже не созванивались. Та глава моей жизни однозначно закрыта. У каждого свой путь.

— И никаких сожалений?

— Абсолютно никаких. А что насчёт тебя?

— Что насчёт меня?

— У тебя кто-то есть? Впрочем, ты не обязан отвечать, если не хочешь.

— Ты и так знаешь ответ.

— Откуда мне его знать?

— Оттуда, что у меня есть только ты, Кимберли, — в одно мгновение просто говорю я, ведь здесь совершенно не над чем думать. Это истинная правда, и ничего честнее её банально не может быть.

— А прежде?

— Никого вот уже больше четырёх лет.

— Но как?

— Сначала из-за тюрьмы, а потом и мысли об этом, если честно, не возникало.

— Это долго длилось? Ну… Пребывание за решёткой?

— Два года.

— А до? Ты… любил?

— Я не знаю, что это за чувство, Кимберли. Я же говорил.

— Ну а симпатию хотя бы испытывал?

— Да, дважды. В старшей школе и в университете, но зашло всё довольно далеко лишь во второй раз.

— И что произошло потом?

— А потом я сел.

— А что же она?

— Она не приходила ко мне и не ждала, если ты об этом. Всё было не настолько серьёзно, Кимберли.

— Извини.

— Да ничего. Просто можем мы, пожалуйста, закончить этот разговор?

— Только ещё один вопрос, хорошо?

— Да.

Сердце сжимается, и его захватывает в свои тиски мука протеста. Но то, что я слышу, кардинально уводит беседу в совершенно другое русло, и я выдыхаю.

— Ты любишь утку? — спрашивает Кимберли, сжимая свои руки вокруг верхней части моего тела в районе грудной клетки. Я скорее догадываюсь, чем чувствую, что тянусь к её ладоням в ответ и прикасаюсь к ним в таком же нежном жесте, каким и она чуть ранее дотронулась до меня, но едва ли понимаю скрывающийся за всем этим подтекст.

— А что?

— Просто скажи, да или нет.

— Когда-то любил, а сейчас даже не знаю. Но с чего такой вопрос?

— Просто сегодня День благодарения, и я думала об ужине. Об ужине с моей семьёй на самом деле, — проясняет всё Кимберли.

Улавливая моментально возникшую в её голосе серьёзность, я скрываю свою наготу второй простынёй, если честно, желая вообще исчезнуть или провалиться сквозь землю. Если речь действительно о том, о чём я думаю, то я хочу оглохнуть.

— Так у тебя поэтому сегодня выходной?