Нонкина любовь

— Входи, входи же! Я… чего стоишь на пороге? Входи! — приглашала она, улыбаясь одними глазами.

— Нет, не войду, ноги грязные. Дай мне напиться, в горле пересохло, — сказал Петр, сдвинув кепку на затылок. И пока Марийка ходила за водой, он злился на себя, что постучался к ней. «Ты знал, что она здесь, поэтому и постучался! — упрекал его голос совести. — Ведь нарочно пришел к ней! Уйти — неловко. Напьюсь и уйду». Взял протянутую ему кружку воды и выпил до дна.

— Принести еще?

— Принеси!

Выпив вторую кружку, он глубоко вздохнул и вытер губы рукавом.

— Куда это ты ходил, что так уморился? — спросила Марийка, улыбаясь уже без всякого стеснения.

— На нижний участок.

— Ох, в такую даль! Присядь, отдохни!

— Н-н-ет, мне надо…

— Садись, садись же! — Марийка быстро повернулась, схватила стул и поставила его посреди комнаты.

От воды, выпитой залпом, он чувствовал тяжесть, да и Марийка приглашала его так настойчиво, что он вошел и сел на предложенный ему стул. «Только на минутку, — сказал он себе. — Через минутку уйду!» Марийка села против него на маленькую кровать, скрестила на груди руки. Она была все так же хороша, лицо все такое же нежное, глаза все такие же ясно-синие. И улыбка прежняя — теплая, милая, задорная.

— Как поживаешь, Петя? — спросила она тихо и участливо.

— Как видишь! — ответил Петр нехотя.

Марийка закусила губу, помолчала и снова спросила:

— Не подошли вы с Нонкой друг к другу. Кто тут виноват…

— Оба.

— Нелегкое дело. Вот и я с моим…

Петр понял, что Марийка начнет жаловаться, и встал.

— Ты что торопишься, Петя? Подожди, посиди еще немножко! — Марийка вскочила и загородила ему дорогу, жадно смотря ему прямо в глаза.

— Заходи опять! На этой неделе я дежурю, и в обед никого нет, я одна. Приходи, очень тебя прошу.

«Все такая же прилипчивая, — думал Петр по дороге домой. — Лучше подальше держаться!» Но через несколько дней опять зашел в коровник — поговорить с Марийкой, рассеяться и уйти. «Не век же он должен жить, как волк-одиночка!» На скотном дворе он осмотрел коров, перекинулся несколькими словами со скотниками и, крадучись, вошел в коровник. Марийка стояла в противоположном конце, держа в руке ведро с молоком. Увидев его, она вытерла руки о халат и сказала:

— Все в порядке, товарищ бригадир!

— Вижу, вижу, — проговорил Петр, с притворным интересом рассматривая коров.

Марийка нагнулась, взяла ведро, которое поставила было на пол, и шепнула:

— Иди ко мне, я одна.

Петр постоял еще немного в коровнике, оглянулся, нет ли кого, и вошел к Марийке. Она сняла халат и осталась в новой синей кофточке. На этот раз Марийка усадила его на кровать, сама села рядом. От нее приятно пахло одеколоном.

— Уж не ходил ли ты опять в поле?

— Нет.

Марийка деланно засмеялась, потом вдруг умолкла и потупила голову.

— Помнишь, Петя, как ты приходил к тетке? В маленькую комнатку? Тогда я…

— Что было, того не вернешь! — сухо прервал ее Петр. — Быльем поросло!

В коровнике послышался топот, громко вздохнула корова, и опять стало тихо. В широкой полосе света лениво плавали бесчисленные пылинки, время от времени постукивало в водосточной трубе. Марийка повернулась к Петру, посмотрела на него полными слез глазами и сказала тихо и глухо:

— Быльем поросло, говоришь, а я, Петя, ничего не забыла. Все помню, все. Навек полюбила тебя я тогда! Измучил ты меня. — Она положила голову ему на плечо и обняла его. — Все старалась забыть тебя — не могу. Вот, и замуж вышла, в чужой дом ушла, а все не могу… Хорошо еще, что муж убрался в казарму, так не вижу его. Противен он мне!..

Когда Петр шел к Марийке, он все повторял, что делает это от одиночества, что, как только она заговорит о любви, встанет и уйдет. Но когда она положила заплаканное лицо ему на плечо, начала обнимать его, целовать, не хватило сил уйти. Испытывая страшное раздвоение, он вдруг ощутил, как нежное чувство согревает его осиротевшее, изголодавшееся по женской ласке сердце, покоряет его волю. Кровь закипела в нем, и в неожиданном порыве страсти он притянул ее к себе, начал расстегивать кофточку.

— Нет, нет! Нас могут застать! — прошептала она ему. — Приходи вечером к нам на сеновал. Буду ждать там тебя.

В это время в коровнике послышались шаги. Петр вскочил и вышел с затуманенной головой.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

До встречи с Петром Нонка все надеялась, что, увидевшись, они объяснятся и помирятся. Непременно помирятся. Она с волнением представляла себе эту встречу, пережила ее много раз и во сне и наяву, готова была все простить Петру, помириться со свекровью, лишь бы положить конец этой тяжелой разлуке. Она была уверена, что и Петр хочет того же и при встрече возьмет ее за руку и поведет домой. Но гордость и холодность Петра разбили эту надежду, и она еще раз убедилась, что Петр не может понять ее. Она вернулась домой убитая горем, в полном отчаянии, глубоко в сердце спрятала горькую правду, что теперь они вряд ли помирятся. Несколько дней она жила в каком-то оцепенении, равнодушная ко всему на свете. Никто не мог утешить ее. Сочувствие домашних не только что не утешало, но даже раздражало ее. Мать обращалась с ней, как с больной, брат и невестка смотрели на нее, как на человека совершенно беспомощного. Только отец подбадривал ее, советовал начать работу на ферме. Он был так зол на Пинтезовых, что и слышать не хотел о возвращении Нонки.

— Знать их не желаю! — кричал он, матерно ругаясь. — Опозорили на все село, стыдно людям в глаза взглянуть. Не нужно мне их родства, ничего не надо. Если Нонка хочет вернуться, останавливать ее не стану, но не отец я ей тогда. Отказываюсь от нее.

Тетка Колювица плакала, ломала руки, умоляла его. Петко и невестка были на стороне дяди Коли. Все в доме были встревожены, из-за пустяков ссорились. Нонке было неловко и горько, что она причина всех этих ссор. Она знала, что только в работе найдет успокоение, но стыдилась выйти в поле с бригадой. Как они будут целые дни с Петром вместе? Как он станет с ней обращаться после всего, что произошло между ними, вдруг будет унижать на людях? Она не решалась пойти на ферму, боялась разозлить Петра, оттолкнуть его навсегда от себя. Но оставаться дома было еще тяжелее. Однажды утром она решила во что бы то ни стало выйти на работу в поле, быстро собралась и пошла к правлению. И на первом же углу встретилась с Марийкой.

— Хочу тебе что-то сказать! — упавшим голосом проговорила Марийка.

Нонка остановилась, чуя недоброе. Марийка подошла ближе. Лицо у нее было бледное, глаза опущены.

— Ты не думай, что я такая плохая, — начала она, до крови кусая свои полные, чувственные губы. — Горе привело меня к тебе… Полюбила я его еще, когда вы не знали друг друга. С тех пор с ним и живу.

Что-то сдавило Нонкину грудь, она задохнулась. Деревья напротив поплыли перед глазами, будто их ломала буря. Она почувствовала какой-то смертельный холод, кровь отхлынула от сердца. Марийка схватила ее за руку, она хотела вырвать ее, но не было сил.

— Прости меня! — сказала Марийка прерывающимся голосом. — Сердце разрывается, когда говорю об этом, но что же делать! Если любишь его, вернись к нему. А если не любишь, отдай его мне, не губи мою жизнь! — Марийка затряслась от рыданий, закрыла руками лицо.

Ее плач вывел Нонку из оцепенения. Она попятилась и, смотря прямо в Марийкины заплаканные глаза, повторяла:

— Я не люблю больше его. Я не люблю больше его. Так и скажи ему… Не люблю. — И с каждым шагом она чувствовала, как стынет вся и ноги проваливаются куда-то вниз, в землю.