Нора

P.S. Высылаю 1 фото: я на фоне Мертвого моря. В нем нельзя утонуть, я пробовал. А девушку рядом со мной зовут Шуламит.

–

Москва, ул. генерала Арцыбашева, 16.

27 февраля 1994 года.

Здравствуйте, Элеонора.

Разрешите мне повторить несложную мысль, которая, боюсь, проявляется в моих посланиях чрезмерно.

Все, происходящее с Вами (или со мной, mutatis mutandis), надлежит рассматривать в перспективе индивидуального развития: без сожаления о былом, горечи о несбывшемся и тому подобной романической мелочи. Сии чувства, в первую очередь, неконструктивны, а затем даже ощутимо вредны. Они уводят разум от настоящего.

Извините за морализующий тон, нo формой грешу только вo имя содержания.

Что Вы извлекли из эпизода с Владимиром, кромe первого приобщения к словам «любовь» и «разлука»? Из эпизода с Юрием, не считая богемной жизни и отравляющих тело химикалиев? Из эпизода с Геннадием, помимо трагедии вдовства?

Вам двадцать лет. Вы много пережили? Значит, Вы необычайно много получили в дар от Вселенной — если, например, сравнивать с памятью, знаниями и опытом, накопленными некогда мною к моим двадцати годам. Скажите, а как Вы вознаградили за это Вселенную?

Ожидаю письма, и желаю Вам провести Ваш день рождения, как и иные дни, наполовину в спокойном раздумии, а наполовину в работе.

Марек.

Девушка стоит у окна и читает письма. Картина Вермеера. Голландия, семнадцатый век.

3. Имяреку, тебе

— Откуда у нас провизия? — хмыкнула кондукторша. — Мы люди бедные. Скатерть имеется, самобранка.

Она с трудом выудила из глубин сумки сложенную раз в шестнадцать клеенку неопределенно-грязного цвета и расстелила на камне. Та немедленно принялась за свое.

— Опять морда твоя собачья на горизонте маячит, — загундосила скатерть лязгающим контральто. — С утра не очухалась, видать, опохмелки хочешь, кобыла некрытая, рожа немытая, ноги кривые, а все туда же. Пасть не разевай, перегаром разит, глаза б мои тебя не видели!

— Нету у тебя глаз, — хладнокровно изрекла кондукторша. Она знала, как остановить самобранку. — Приготовь-ка нам лучше завтрак на три лица.

— Да разве ж это лица, — пробурчала скатерть. — Ладно. Кому яйцо, кому кашу?

Маруся с голодной тоской посмотрела на От.

— А я думала, она все на свете готовит…

…Нора призадумалась. Ей не нравилось «лязгающее контральто», нo именно так она представляла себе бранящуюся скатерть. Она писала «это» уже два дня, и оно могло вылиться в роман, рассказ или мусоропровод с одинаковой вероятностью. В мусоропровод было очень жалко. В «этом» описывались волшебные приключения кондукторши по имени От и ее спутниц — сватьи бабы Бабарихи и программистки Маруси. У вдовой кондукторши От был, конечно же, сын, Имярек Неизвестноктоевич, но он был эпизодическим персонажем, а основные события были припасены для чисто женской компании.

Пришла Гюльчатай, улеглась на рукопись и заурчала, повернув к Норе великолепную мраморную морду с огромными золотыми глазами: раз уж ты туда смотришь, мол, гляди лучше на что-нибудь важное — на меня, красивую. Гюльчатай была единственным имуществом, по-настоящему доставшимся ей от Гены. Что ей кубки, что ей фотографии с вратарем сборной?

Она утерла лоб и глаза, отвернулась от рукописи и перечитала письмо из Москвы. Поглядела на конверт с изображением золотого стула и надписью «АО ВИСЛА», вытащила из-под хвоста Гюльчатай чистый лист и застрочила:

3 марта 94.

Эх, Марек! Я думала, Вы — Наставник, а Вы оказались банальным Павкой Корчагиным! Будто я не знаю, что жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно. Вы не думали, что я как-то работаю над собой в свободное от Вас время? Вы вообще о чем-нибудь думали?

Какого черта мне размышлять о том, что со мной было? То, что было — это я и есть, это — то, что размышляет. Мне бы определиться со своим будущим, и это я и без Ваших советов пытаюсь делать. Я, между прочим, начала писать роман. Как, по-Вашему, Вселенная будет довольна? Только я его не кончу, потому что Вы меня разозлили.

Н.

Она втиснула листок в конверт, написала адрес («Соранскому Марку Андреевичу») и обратный («Пентекосто Элеоноре Григорьевне») и побежала на почту. По дороге в мусоропровод полетели кондукторша и скатерть.

На полпути она назвала себя дурой, вернулась, разорвала письмо и написала новое. В нем она благодарила Марека за заботу, интересовалась его самочувствием и вестями от бывшей жены, недавно поселившейся в Израиле. После описания погоды она сообщала, что задумала повесть в жанре юмористической фантастики. Первый вариант не удовлетворил ее, но второй обязательно будет написан, и станет еще лучше и смешнее.

…Марек улыбнулся краешком губ. Отдавая дань сентиментальности, он запечатлел поцелуй на листке, положил его на конторку и вернулся к зеркалу. Римская тога была ему в самый раз.

4. Карта Земли

Открылась дверь, и вошел мой старый друг и бесплатный литературный критик Доджоросси. Он встал у меня за плечом, сложив за спиной руки, вытянул длиннющую шею, и минут пятнадцать молча глядел на компьютер с таким выражением, будто пытался загипнотизировать экран. Периодически он приподнимался на цыпочках и качался, как проповедник в храме. Дочитав все, что я успел написать, он сдвинулся с места и поплыл по комнате, иногда производя губами жевательные движения. Я смотрел на него со страхом и надеждой, ожидая приговора. Наконец он выпрямился, повернулся ко мне и изрек:

— Скажи мне, Иермет: ты какого пола?

— Вчера с женой проверяли, — растерянно сказал я. — Кажется, мужского.

Доджоросси снова неторопливо пошевелил губами.

— Значит, мужского. Ясно… А почему ты тогда пишешь женские романы, а?

Я беспомощно смотрел на его пируэты и ужимки и боролся с желанием обозвать его дураком. Только что я сам, по совету жены, спас Нору от такой же ошибки.

— Почему это — женские? — выдавил я наконец.

Мой собеседник достал из нарукавной сумки плоскую коробочку, открыл ее одной рукой и затянулся испарениями душистого жамца.

— А потому, что твоя «Нора» — типично женский роман. Никакое фантастическое обрамление ему не поможет. Давай оставим антураж в стороне, хорошо?

— Хорошо. — Мне было плохо.

— Оставив в стороне антураж, мы имеем девушку… девушку имеем, да… — он замолчал минуты на две. — Вот. Девушка. Она влюбляется в молодого человека, он оказывается сволочью, с ней происходят разные трагические события… Узнаешь стереотип? — Он опять зашагал по комнате. — Дальше! Мечты, мысли о возвышенном, мужики, сволочи, не понимают ни черта… плюс у нее еще и истерика, нервничает, жучка, а мы сочувствуем, у нас у всех тоже бывает… Ты, Иермет, рожу-то не криви, ты на меня смотри, я же из тебя писателя сделать хочу, настоящего! Чтобы тебя все читали, и мужики и те же бабы! Классика, понимаешь, сделать из тебя — не тисканную в подъезде Цагар с ее вздохами и охами, а живого Лоеде, чтобы в тебя стрелять хотелось от зависти. Понял, таракан?

Я перебил:

— Знаешь, ты первый, кто так говорит. Я показывал людям, им понравилось…

— Кому? Кому ты показывал?

Я все больше краснел, потому что действительно выглядел очень глупо.

— Ну, во-первых, жене — она у меня вроде как редактор… маме показал… еще есть одна знакомая, ты ее не знаешь… в Миле живет… мы по Системе Связи переписываемся…

— Так. Ты хоть одному мужику показывал? Честно скажи!

— Э-э… а кому мне показывать, кромe тебя? Я ж пока не закончил… Я же это издать хочу. Деньги…

Росси навис надо мной, как альбатрос над добычей.

— Таракан ты мой родной. Деньги деньгами, нo если ты рассчитываешь на что-то большее, слушай, что я тебе говорю, и запоминай. Ты написал бабский роман и показал его бабам. Ты удивляешься, что им понравилось? Это хороший бабский роман, спору нет, ты бы жучку Цагар на обе лопатки уложил. Но ты же хочешь делать литературу! Тебя бабы меньше любить не будут, не бойся! На Лоеде всю жизнь бабы гроздьями висели.

— Но ведь… написано уже… — промямлил я.