Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Шрифт:
– Триединство, – чесал бороду оператор.
– Это судьба, Егорушка, – улыбалась сценаристка.
– Авдоша, радость моя! – постановщик схватил ее за длинную руку. – Давайте выпьем за нашу Авдошу! Как Жан Габен изрек: любая фильма – сие лишь сценарий, сценарий и токмо сценарий, ничего боле!
– Не согласен, – покачал головой оператор.
– Не согла-а-а-асен! – передразнил его постановщик. – Разливай!
Оператор полез под стол за виски.
– А можно мне водки? – попросил «американец», вытирая лицо мокрым бумажным полотенцем.
– Конечно, – сценаристка налила ему водки.
Остальным
– Зело странный запах.
Постановщик поднял стаканчик:
– Авдоша, за тебя! Выпили.
Постановщик выдохнул и сразу затянулся папиросой:
– Как ты придумала круто с этим столом, с этим… всем! Гениально!
– У меня от этой нутеллы изжога, – усмехнулся «Иван». – Как они сию гадость едят?
– С жопоебством не пропустят, – шумно выпустил дым оператор.
– Не каркай, мать твою! – вскрикнул постановщик.
– Вася, не надобно об этом думать, – сценаристка тронула оператора за плечо.
– Я не думаю, просто – говорю.
– Пропустят – не пропустят… – постановщик разлил остатки виски, швырнул пустую бутылку под стол. – Я не Федя Лысый, безусловно. Но и я право имею на резкое высказывание. Я право и-ме-ю! Ясно?! И там это знают!
– Знают, знают… – закивали все, разбирая стаканчики.
– А вы, ребята, сегодня превзошли самих себя! – постановщик шлепнул по плечам актеров. – За вас!
Выпили.
– Уф! Чего-то я опьянел, – заулыбался постановщик.
– Ты устал, Егорушка, – обняла его сценаристка. – Ступай в самоход, вздремни.
– Нет, – облизал губы постановщик, поправил очки, задумался. – Вот что. Георгич. Пошли-ка, брат, все-таки глянем.
– Пошли, – развел большими руками оператор.
Постановщик обнял его, и они вышли из палатки.
– Я тоже глянуть хочу, – погасил папиросу «Иван», вставая.
– А где ты, брат, там и я. Оп-чики! Оп-чики! Оп-чики корявые! – «американец» ловко и быстро прохлопал себя по коленям.
Они вышли. Вслед за ними вышли и гримерши.
В палатке осталась только сценаристка. Куря папиросу и потягивая виски из стаканчика, она возбужденно прохаживалась в небольшом квадратном пространстве. Остановилась возле холодильника. На нем лежала перевернутая коробка из-под дюралайта. Сценаристка подняла ее. Коробкой был накрыт сахарный Кремль. Он был уже сильно объеден съемочной группой. Сценаристка отломила кресты от Архангельского собора и побросала их в стаканчик с виски. Размешала все круговым движением руки и выпила одним духом.
Выдохнула, вдохнула, приложила узкую ладонь ко рту. Кинула стаканчик на пол, наступила на него туфелькой:
– Токмо победа!
И размашисто вышла из палатки.
Underground
Доехав до станции «Беляево», Ариша выбралась из поезда вместе с толпой приехавших из центра столицы и, небыстро передвигаясь в людском потоке, направилась к выходу из подземки. Пройдя сквозь металлические вертухи, она толкнула плечом прозрачную исцарапанную дверь с надписью «выход» и оказалась в подземном переходе. Здесь было грязно, сумрачно и многолюдно: валом валили приехавшие после рабочего дня, сидели
по углам нищие, толкались с оранжевыми кружками, гремя медяками и подвывая свое «милости, а не жертвы!» погорельцы, надрывно пели бритобородые наутилусы, лотошники торговали горячими калачами и вечерним выпуском живой газеты «Возрождение», двое пьяных оборванцев дрались с ярко одетым и накрашенным китайцем, лохматая бездомная собака лаяла на них. Потолкавшись, Ариша поднялась по заваленным мусором ступеням прочь из вонючего перехода и с удовольствием вдохнула свежий весенний воздух.Наверху, в Москве, было двенадцатое мая, часы над буквой «П» у входа в подземку показывали 18.21.
Ариша поправила платок на голове, одернула свое ситцевое платье, проверила, на месте ли в притуле у пояса кошелек, проездная бляха и дальнеговоруха. Убедившись, что все на месте, она облегченно вздохнула и быстро зашагала мимо ларьков и рынка к улице Константина Леонтьева.
В свои девятнадцать лет Ариша была высокой, худощавой девушкой со спокойным, не очень красивым лицом и приветливыми, умными карими глазами.
Протолкнувшись через очереди возле четырех стандартных продуктовых ларьков, онаобошла большую группу узбеков, сидящих на корточках с кусками арматуры в руках возле четырех огромных контейнеров с живым изображением дракона, глотающего солнце и иероглифами «чуанвэй», [35] обогнула харчевню и вышла к пятиэтажному, недавно сожженному зданию торгового товарищества «Буслай». На черном от копоти здании висел стандартный знак опричников: собачья голова и метла в красном круге.
Ариша обошла здание, пахнущее гарью, топча полусапожками головешки и кусочки битого стекла, заметила впереди улицу Леонтьева с семиэтажными блочными домами, направилась к ним. Во дворе дома № 3 сидел на лавочке и курил седобородый точильщик. Рядом на треноге стояло точило. Ариша подошла к точильщику:
– Дедушка, вы ножницы маленькие поточить сможете?
– Все точу, красавица.
– Ариша достала из кошелька маленькие ножницы для ногтей, протянула старику. Тот повертел ножницы в заскорузлых пальцах:
– Восемь копеек.
– Согласна, – кивнула Ариша. Точильщик закрепил ножницы в точило, включил. Вспыхнули красным лазерные лучики, с шипением прошлись по лезвиям ножниц. Ариша вытряхнула из кошелька на ладонь медяки, выбрала пятак и три копейки, протянула старику:
– Благодарствуйте, дедушка.
– Спаси Христос, дочка.
Старик принял медяки, вернул Арише нагревшиеся ножницы. Убирая их в кошелек, а кошелек в притулу, Ариша услышала:
– Здоров, дедуля.
– Здоров, молодец.
Рядом стоял парень, по виду из ремесленных.
– Невеста озадачила: ножни маленькие поточить послала. Наточишь?
– А то!
– Что возьмешь?
– Восемь копеек.
– Дороговато, ан делать нечего, – парень полез в карман.
Заволновавшись и покраснев, Ариша отошла, посмотрела на дом, заспешила вдоль подъездов. Нашла первый, нажала на домовой переговорухе кнопку «8».
– Слушаю, – быстро ответил женский голос.
– Я по объявлению, – сказала Ариша, справляясь с волнением. – Мне бы рассады цветочной.