Норвежский лес

И, напевая «Семь нарциссов», она принялась раскладывать еду по тарелкам.

Блюда Мидори превзошли все мои ожидания, настолько все оказалось вкусно. Ставрида под маринадом, поджаристый омлет, соленая макрель по-киотосски, тушеные баклажаны, зеленый суп, рис с грибами, и горка мелко наструганной и сдобренной перцем маринованной редьки. У всех блюд — тонкий кансайский вкус [28] .

— Прямо объедение, — восторженно сказал я.

— Ватанабэ, скажи честно — не ожидал, что я так приготовлю? По моему виду?

28

Кухня района Кансай (Киото-Осака-Кобэ), где родился сам Харуки Мураками, отличается легким сладковатым привкусом, не утяжеленным обилием соевого соуса.

— В общем-то, нет, — признался я.

— Ты же сам из Кансая. И я решила, что тебе понравится?

— Ты специально готовила для меня по-кансайски?

— Вот еще. Чтобы я что-то специально… Просто у нас в семье любят эту кухню.

— У тебя, выходит, родители из Кансая?

— Нет, отец родом отсюда. Мать — из Фукусимы [29] . В Кансае — ни одного родственника. Вся наша семья с востока.

— Постой, откуда тогда ты знаешь кансайскую кухню? Где-нибудь училась?

29

Фукусима — префектура на северо-востоке Японии.

— Долго рассказывать, — ответила она, накладывая себе омлет. — Моя мать терпеть не могла домашнего хозяйства и нормальной еды никогда не готовила. К тому же у нас торговля. То говорит, что некогда, и покупает, что под руку в магазине попадется, то принесет из соседней мясной лавки одни котлеты. И так постоянно. Я с детства все это сильно не любила, но поделать ничего не могла. Например, сделают карри, и едим его потом три дня. И вот лет в пятнадцать я решила приготовить что-нибудь вкусное сама. Поехала в «Кинокунию» на Синдзюку и купила лучшую поваренную книгу. Вернулась домой, проштудировала ее о корки до корки: как выбирать доску, точить нож, разделывать рыбу, резать стружку из тунца. Ну, то есть, все, что в ней было. Автор оказался из Кансая — вот так я и кухню тамошнюю изучила.

— И что, ты всему этому научилась из книги? — удивился я.

— Потом накопила денег, стала ходить в дорогие рестораны, запоминала, что там подают. Я же практичная. Одной теории мало.

— Научиться самой так готовить… Здорово!

— Сначала приходилось нелегко, — вздохнула Мидори. — Никто в семье меня не поддерживал и не понимал. Думаешь, кто-нибудь давал мне денег на хорошие ножи и кастрюли? Говорили, сойдут и эти. Чего смеяться? Кто сможет разделать рыбу тупым, как зубило, ножом? Говорю им, а в ответ: «А зачем ее разделывать?» И что мне оставалось? Сэкономила карманные деньги, купила приличные ножи, кастрюли, миски. Можешь себе представить? Девчонке пятнадцать лет, а она по иене собирает на миски, точильный камень, фритюрницу? Вокруг у одноклассниц родительских денег куры не клюют, они себе покупают красивые платья, обувь… Понимаешь меня?

Я кивнул, отпивая зеленый суп.

— В шестнадцать мне очень хотелось иметь особую сковороду для омлета. Знаешь, такая продолговатая, чтобы делать яичный рулет? Я на нее потратила деньги, которые откладывала на лифчик. Пришлось маяться потом. Еще бы, почти три месяца ходила в одном. Можешь поверить?.. Вечером стирала, как могла сушила, надевала утром и шла в школу. Хорошо, если высохнет. А нет — это ад. Самое ужасное в мире — недосушенный лифчик. Больно до слез. Особенно если вспомнить, что все это ради сковородки для омлета.

— Да, пожалуй… — Я не удержался и хмыкнул.

— Поэтому когда мама умерла — конечно, не в обиду ей, — но я вздохнула с облегчением. Тратила семейный бюджет на свои нужды, как хотела. Вот и кухню приличную собрала. Отец в таких делах ничего не смыслит.

— А когда умерла мама?

— Два года назад, — коротко ответила она. — Рак. Опухоль мозга. Полтора года пролежала в больнице, мучилась, конечно, потом с головой стало совсем плохо, и ее перевели на лекарства, но она не умирала. Закончилось все тем, что ее как бы усыпили. Жуткая смерть — и ей самой невмоготу, и окружающим. Мы чуть не разорились: один за другим уколы по двадцать тысяч иен, персональная сиделка и прочее. Пока ухаживала за ней, толком и не училась. Продолжайся так дальше, осталась бы без аттестата. Вот досталось мне, да? И вдобавок ко всему… — начала она фразу, но передумала и замолчала. Затем положила палочки и глубоко вздохнула. — Какой-то мрачный у нас зашел разговор. С чего началось-то?

— С лифчика.

— Попробуй этот омлет, — серьезно предложила она.

Я съел свою порцию и понял, что сыт. Мидори ела мало.

— Когда готовишь, ешь глазами, — пояснила она. Потом убрала посуду, вытерла стол, достала откуда-то «Мальборо» и прикурила от спички. Затем взяла стакан с нарциссами и стала внимательно разглядывать цветы.

— По-моему, так неплохо, — сказала она. — В вазу лучше не переставлять. Когда они в стакане, такое ощущение, будто их только что сорвали где-нибудь у пруда и поставили так на время.

— Этот пруд — перед станцией Ооцука.

Мидори прыснула.

— А ты действительно странный. Шутишь, а лицо серьезное.

Опираясь на ладонь щекой, она выкурила полсигареты, и вдавила окурок в дно пепельницы. В глаза попал дым, и она потерла их пальцами.

— Обычно девушки тушат сигареты изысканнее, — сказал я. — Ты — как лесоруб. Не нужно так вдавливать. Обычно начинают гасить с боков, тогда бычок почти не мочалится. На этот раз у тебя вышло чересчур. К тому же, ни за что не пускают дым через нос. И не рассказывают парню во время еды о том, как по три месяца ходят в одном лифчике… обычные-то девчонки…

— Я и есть лесоруб, — сказала Мидори, почесывая кончик носа. — Не могу быть слабой. Пробовала в шутку — бесполезно. Еще что скажешь?

— Девушкам не годится курить «Мальборо».

— Ладно тебе. Что ни кури — одна гадость. — Она вертела в руках плотную красную пачку «Мальборо». — Я месяц назад закурила. Без особого желания. Просто взбрело в голову: почему бы не попробовать?

— А с чего?

Мидори ровно сложила ладони и немного подумала.

— Да просто так. А ты куришь?

— В июне бросил.

— Почему?

— Надоело… Просыпаешься ночью, а сигареты кончились… И курить хочется страшно. Так и бросил. Я не люблю, когда что-то связывает.

— А у тебя, похоже, котелок варит что надо.

— Может и так… — сказал я. — Скорее всего, поэтому меня недолюбливают. С детства.

— Еще бы — у тебя на лице написано: «Плевать, любят меня или нет». Некоторых это задевает, — опираясь ладонями на щеки, пробубнила Мидори. — Но мне нравится с тобой болтать. Такая странная манера речи: «Я не люблю, когда что-то связывает»…

Я помог Мидори прибрать со стола, стоя рядом, вытирал тарелки.

— Кстати, а где все твои сегодня?

— Мать — в могиле. Уже два года.

— Ты говорила.

— У сестры свидание с женихом. Укатили куда-то на его машине. Он работает в одном автоконцерне и на машинах помешался. А мне эти железяки безразличны.

Мидори продолжала молча мыть посуду, а я — вытирать.

— Еще отец, — сказала она после паузы.

— Ну да.

— Он в прошлом июне уехал насовсем в Уругвай.