Ноша избранности

– Потому что я не знала куда идти, - вставила свою реплику Аня.

Быстрый и тяжёлый, как удар взгляд хозяина дома, заставил её прикусить язык.

– Не зная дороги, - далеко не убежишь. Так решила госпожа Анна.
– Гастас не раздумывая пришёл на помощь спутнице.
– Проводником стал я.

– Очень разумно для женщины. Пусть даже и ведьмы, - вынужденно согласился хозяин.
– Так вы бежали? И собачники не послали за вами погоню?

– Конечно послали. Иначе на ком бы мы приехали в город?

– Так!
– Тадарик вскинул руку, придерживая рассказчика.
– За вами послали двух всадников и ты одолел их голыми руками? В это можно поверить. Как воины, собачники стоят не дорого.

– Тадарик, посмотри на раба, на лошадей, на мою броню...

– Я говорю: я верю тебе. Но неужели эти храбрецы, погнавшиеся за вами, не пустили по следу собак?

– Конечно пустили. Двух псов.

– И?

– Псов пришлось убить.

– Голыми руками?

– Голыми руками.

– Тадарик! Да он же врёт нам в глаза! Да если он такой боец, что безоружный одолел двух псов, то почему он не сделал этого будучи при оружии и в доспехах, когда остался в степи?!

– Тадарик, - Гастас опустил глаза, стиснул кулаки, но голос его оставался тих и ровен.
– Почему ты позволяешь оскорблять гостя в твоём доме?

– Ну-у-у ...
– Как бы в раздумье протянул "Медведь".

– Ты тоже не веришь мне. Хорошо, - на стол лёг нож в ножнах.

– Никто не отрицает, что ты убил человека, - возмутился тот же посетитель. Гастас его реплику проигнорировал:

– Сколько он, по-вашему стоит?

– Ну, - хозяин взял клинок, освободил от кожаного чехла, повертел в руках, любуясь багрово-сизым, матовым блеском металла. В усах бывалого воина пряталась снисходительная усмешка: мальчик зря горячится. Но если он так хочет заплатить - пусть платит.
– Не меньше пяти золотых.

– Ставишь против хотя бы три?

– Обижаешь. Зачем три? Ставлю пять. Разве я похож на крохобора?

– Так вот: нож против пяти золотых за то, что собаки были убиты.

– Идёт. Какие доказательства? За ними далеко идти?

– До конюшни.

Широкий, хозяйский размах:

– Конюшня рядом.

Гастас не спеша спустился с веранды, прошёл через двор, снял со спины Аниной лошади тюк, принёс его, развязал ремни, снял кожу, в которую тюк был завёрнут, развернул. Две собачьи брони и "костяной" панцирь кочевника ковриками расстелились на полу. Зрители, как завороженные трогали и гладили сизую бронзу бляшек и колец. Хозяин сидел над ними, широко расставив ноги, упершись кулаками в бёдра и чуть покачиваясь. Сейчас он уже напоминал не медведя, а оглушённого быка.

– А кто подтвердит, что собак убил именно ты? Может быть они сами... того?
– попытался разрядить обстановку ещё один посетитель.

– Точно! Сами подавились, сами померли, а Гастас только броню с них снял, - опять не удержавшись, съехидничала Аня.

– Цыц!
– рявкнул хозяин снова уподобляясь медведю, на этот раз разъярённому.
– Вот брони. Сами собаки сдохнуть не могли. Значит, их убил Гастас.

– А я не говорил, что прикончил собак, - упрямо возразил ему парень.
– Я только сказал, что псов пришлось убить.

– Значит всё-таки они сдохли сами?

– Ага, подавились чем-то несъедобным, - вставила реплику девушка. Тадарик и на этот раз её проигнорировал, а Гастас заявил чётко, почти по слогам:

– Псов убила Госпожа Анна. Как? Не знаю. Я тогда лежал под собакой.

– И пёс тебя не порвал?
– опять вылез всё тот же скептик.

– Дружище, - поморщился хозяин, - помолчи, если ничего не смыслишь. Когда собаке дан приказ "Взять", - она не кусает. Она просто сшибает с ног. Ну и держит потом, пока хозяева не подъедут.

– А всадники отстали.

– А ты успел очухаться?

– Да. И был зол, как дикий кот.

– Хорошо, - подвёл итог рассказу с спору Тадарик.
– Собак вы убили, до города добрались, деньги ты у меня выиграл. Что будешь делать дальше?

– Во-первых, - уголком рта улыбнулся Гастас, - верну монеты тебе. Как плату за пищу, пиво и кров.

– За пять золотых, вдвоём, можно прожить год. Даже с лошадьми.

– Год у тебя я жить не собираюсь. Завтра к городу подойдут собачники. Послезавтра, с утра я намерен наведаться к ним.

– Хочешь выкупить Лагаста?

– И не только. Две собачьи брони стоят дорого. Очень дорого.

– Потом вы наймётесь в охрану каравана... Ну что ж, дело доброе. Такому - не грех помочь.

– Ну так помоги.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет?

– Чем?

– Во-первых, одолжи мне золотой.

– Золотой?
– глаза хозяина блеснули.
– Пожалуйста. Хоть сию минуту. А, когда сможешь, отдашь три.

– Согласен. Второе: мне нужны свидетели.

– Что засвидетельствовать?

– То, что я и госпожа Анна - свободные люди, а не беглые рабы.

– Ну, что касается тебя, то это просто. Я тебя знаю и мои друзья тебя вспомнят. Но что касается твоей спутницы... Сам понимаешь, она - женщина. Её слова судья во внимание не примет.

– Поэтому я и обращаюсь к тебе. Все в городе знают, что ты много путешествовал. Мог же ты побывать в далёкой Росси?

– Вполне, даже если и не был там никогда.

– Сможешь подтвердить, что эта девушка - из России? А я расскажу, как собачники захватили в степи мирных путников, что, кстати, чистая правда.

– Попытаться ... можно. Идём?

– Куда?

– К судье.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет?
– Лицо Тадарика так и лучилось добродушным самодовольством. Не поворачивая головы, он рявкнул, - Старуха!

Из дома выглянула всё таже женщина. Руки у неё были мокрые и она вытирала их о передник.

– Отведи гостью в дом. Подбери ей одежду. Пусть умоется, переоденется. Да!
– Взгляд его упёрся в Анну.
– Вот это!
– Пальцем мужчина провёл себе вдоль шеи сверху вниз.
– Сними. Так торговцы помечают рабынь-девственниц. А ты - не рабыня.

– Как я забыл!
– Гастас буквально вскочил с лавки.
– Госпожа въехала в город...

– Да не шуми ты так, - оборвал парня хозяин.
– Сколько людей вас видело? Сколько запомнило? И не забывай! В нашем городе нет ни одного человека, который даст показания в пользу собачников. Старуха!

– Какое платье брать?
– сухо уточнила женщина.

– Скромное. Платье, обувь, покрывало - всё скромное. Ибо девушку украшает скромность.

– И прозрачное платьице, - опять не удержалась от ехидной реплики Аня. На этот раз Тадарик чуть повернул голову в её сторону, как бы прислушиваясь. На лице его отразилось недоумение, медленно, по мере то как смысл остроты доходил до него, сменяющееся пониманием. Он захохотал. Громко, резко, во весь голос, хлопнул себя по коленям, заходясь неудержимым, гомерическим смехом: