Ностальгия по черной магии

Я больше не растрачивал драгоценную энергию на тщетные мастурбации, я был собран, в голове просветлело, тело отдохнуло, и все же неистовая сила, летевшая ко мне со скоростью бешеного локомотива, смела меня прежде, чем я успел пошевелиться, я почувствовал, что взлетаю в воздух, подброшенный тоннами злобы и ярости в чистом виде, однако моя правая рука каким-то чудом сумела уцепиться за перекладину турника; пока тело носорога с треском валилось в яму, я в последний раз попытался поймать перекладину другой рукой, но сорвался и рухнул вниз, самым жалким образом, готовый неизбежно превратиться в лепешку, и, когда падал, в голове мелькнула странная считалка:

целы все ноги у наших солдат,и недотеп среди нас не видать,шагом вперед, ни шагу назадлевой-правой, а потом опять,

и еще фигура человека, совершавшего пробежку в Дефанс, он мчался как сумасшедший, и еще странная картина в комнате напротив компьютера, и олень, и единорог; бык, наверное, ухнул вниз со всего маху, всем весом, да меня донесся его неистовый рев, я спрыгнул на массу плоти, безуспешно пытаясь уцепиться за край рва, но все, что мне удалось, – это усесться верхом на спине быка, бронтозавр лупил во все стороны рогами, как одержимый, мою правую ногу зажало между его туловищем и стеной, тело пронзила жгучая боль, и недотеп среди нас не видать, перед моими глазами всплыла обложка первого альбома Лаки Лака, Родео, Лаки Лак был тогда еще худенький, с размытыми чертами лица, если бы не физические ощущения, и запах, и мощь зверя, ревущего, словно лев в западне, я бы и на этот раз решил, что это сон, виртуальная реальность, внезапно возникшая под действием незримых сил, что окружали меня, старались сбить с толку, но дикий удар рогов заставил взглянуть на вещи более трезво.

Мне удалось вытащить свой меч, и избиение началось.

Судя по всему, бык застрял среди заостренных кольев и теперь ужасно мучился, каждое движение причиняло ему боль, мой первый удар, в сущности, лишь отвлек его от страданий, получай, поросеночек, я намотал на винт дисковой пилы длинную резинку, лезвие моего оружия было острее бритвы, уши, уши и хвост, еще я отрезал одну ноздрю, он лягался изо всех сил, я с воплем выколол ему глаза, я был весь в крови и пене, я бил вслепую, все сильней и сильней, время словно остановилось, у меня заболела рука, но одолеть этого могучего черта пока не удавалось, он по-прежнему дергался, пытаясь стряхнуть завладевшего им жалкого паразита; когда я добрался до яремной вены, он еще шевелился – подохни, адское создание; умирая, он подпрыгнул как сумасшедший, вырываясь и суча громадными ногами суккуба по заляпанной кровью траве, я прикончил его, в последний раз полоснув мечом, моя нога превратилась в кровавое месиво, один палец был сломан, ладони содраны, так я сжимал рукоять своего штыка, но в общем и целом я еще легко отделался.

Ты сдох, подонок.

Ты сдох, и это я убил тебя.

И силой этого в высшей степени символического акта целая туча колдовских чар, казалось, сгинула в тумане небытия.

Я убил Зверя.

Убил безупречно.

Как воин, столкнувшийся с неодолимым и одолевший его.

Я перекрестился, став на колени рядом с еще дымящимися останками достойного противника, и вырезал из его окровавленного бедра стейк.

Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, дружок, таковы правила игры.

Я вернулся домой, размахивая мечом, намереваясь приготовить себе обед – мой ростбиф ручной работы. Я Король, я никого не боюсь, теперь вам придется считаться со мной, хотите вы или нет, кто бы вы ни были, шайка недоносков, я еще не сложил оружия, это уж будьте уверены.

Я Король, повторил я, еще весь дрожа от своего перевоплощения, я Король, и чихать я на вас хотел.

Я был бодр и полон сил, будущее, какую бы форму оно ни приняло, не внушало мне страха, однако наутро, вернувшись осмотреть поле битвы, я не обнаружил никаких следов быка, труп исчез, а на месте рва была едва заметная ямка, в которой нельзя закопать даже собаку, – ни следов борьбы, ни крови; меня вмиг охватила оторопь, жуткая паника, я сошел с ума, я в психушке, Марианна отправила меня в больницу, все, что я видел на протяжении долгих месяцев, – апокалипсис, смерть близких, бег вперед, одинокий и безнадежный, – было лишь бесконечным бредом, мешаниной зловещих фантазмов, я неспособен даже воспринимать реальность такой, какая она есть.

Это невыносимо.

Хоть бейся головой об стенку.

– Марианна, – закричал я, – Марианна, ты здесь, есть кто-нибудь вокруг?

Наверное, я находился в прострации, под надежным присмотром, в лечебнице, покинутый близкими и окруженный дебилами и сумасшедшими.

И всего-навсего видел трехмерный фильм, рожденный моими ублюдочными галлюцинациями.

В столовой валялась веревка, прежде не попадавшаяся мне на глаза, я спокойно посмотрел на нее, взял, потом вышел из дома, привязать ее к воротам было проще простого, – значит, весь этот маскарад преследовал лишь одну цель: заставить меня умереть; но если моя теперешняя жизнь – только долгий и страшный фантазм, то позволит ли мне смерть перенестись в ту реальность, какая сегодня, похоже, была мне недоступна? Я представил себе, как звонит телефон, Марианна снимает трубку, да, он скончался, остановка сердца, это произошло сегодня ночью, нет, никаких особых причин, он не был как-то особенно возбужден, во всяком случае не больше обычного, сочувствие на лицах персонала, подобающие случаю разглагольствования психиатра и, наконец, мрачные похороны на маленьком пригородном кладбище.

Что душа моя отлетит к более милосердным небесам, в этом были большие сомнения, я отчетливо видел, как приземляюсь в аду, как вечно горю в огне, с тем самым бокалом, что был у меня в руках, ничего другого меня явно не ожидало.

Веревка была сырая, жесткая, я чувствовал, как шероховатая пенька царапает мне шею. Если подумать, это не самое удачное решение – покончить с жизнью, какой бы виртуальной она ни была.

Тем более что это могла быть последняя уловка моих врагов с Олимпа, чтобы устранить неудобного конкурента. Естественно, если принять гипотезу, что я не чокнутый, а Зевс.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул чей-то голос. – Есть кто живой в деревне?

Голос был женский.

Женский голос.

Я выпутался из скользящей петли, ко мне направлялась группа странных фигур с бритыми головами, облаченных в подобие белых тог, полотнища плескались на ветру; не двигаться, снова произнес голос, мы вооружены, – это были женщины, десяток женщин, с луками или арбалетами, нацеленными на меня; наверно, вид у меня был вконец перепуганный, потому что говорившая велела мне спускаться вниз, уверяя, что никто не собирается причинить мне никакого вреда, остальные закудахтали, – конечно, не вред, ух-ух, скорее наоборот. И я подчинился, отложив свое самоубийство на потом.

– Ближе, – скомандовала предводительница, – подойди ближе, но без резких движений.

Вылитые туареги или призраки из греческой трагедии. Я заметил, что под своими одеяниями они совершенно голые, и этот факт тут же поверг меня в транс. Женщины. Голые. Практически нагие под простынями. Среди них имелись и старухи, и абсолютные гнилушки, но некоторые были недурны. Откровенно недурны. Хотелось мне адски.

Какая-то толстуха связала мне руки за спиной, мы вернулись в дом, они перерыли его сверху донизу, компьютер на втором этаже был включен, и, когда предводительница подошла к нему, надписи побежали, словно программа свихнулась и загрузилась сама собой, послышались странные потрескивания, воительницы недоверчиво отпрянули от меня, пришлось объяснить, что дом заколдован, я тут ни при чем, он живой; маленькое войско тут же испуганно выкатилось наружу, а с ними и я, их пленник, они прихватили все, что могло представлять интерес, несколько оставшихся консервных банок и медикаменты. На окраине деревни женщина, что держала меня, связанного, стала читать стихи:

Виктория боится темнотыВ стекле таятся призраков черты.Сумрак волшебных лесовШепот ночных голосовВ ней поселились навек.Одна среди враждебной пустотыВиктория боится темноты.Летом под вечер прекрасный принц,обманщик и чародейСердечко больное унес.Колдовством ей сердце разбилЕе женихов погубил.

И то, как она их произносила, в сочетании с несколько вялым ощущением, что вот, теперь мне никуда не деться от стада полуодетых баб, наполнило меня изумленным восторгом. С тех пор как я оказался в деревне, мне ни разу не приходило в голову расширить границы своих исследований, посмотреть, что там дальше, хотя, судя по плакатам, берег Луары совсем близко: то ли дом слишком притягивал меня, то ли по горло хватало воспоминания о пересохшем русле Сены, – к чему получать еще одну травму; реки перестали течь, и это, бесспорно, было одним из наихудших зол, тайным знаком, что все утратило смысл и остановилось, что мы пропустили последний корабль и уже никогда не вернемся в гавань, а потому, когда я, вслед за своими надзирательницами, вышел на небольшой мысок среди океана грязи, расстилавшегося вокруг вывернутых из земли деревьев и песчаных островков, у меня вырвался невольный вздох облегчения, забрезжила надежда, что, быть может, еще не все пошло прахом, по крайней мере не окончательно, – на берегу были привязаны лодки и ожидали другие женщины. Впервые за долгое время я почувствовал, что атмосфера немного смягчилась и скрытая враждебность, разливавшаяся вокруг с самого начала катаклизма, хоть на время сделала перерыв.

– Кто его берет? – спросила предводительница. – Он поедет в нашей лодке или еще кто-нибудь хочет начать?

Одна из женщин-призраков хихикнула, другая закудахтала, ну если ты нам оставишь немножко, Глэдис, хи-хи, если ты потом его вернешь, и тут я вспомнил, в каком оказался нелепом положении, я попал в плен, и на меня явно покушались.

Я забрался в первую лодку, по-прежнему прикованный к охраннице, женщина позади меня отдала швартовы, и представление началось: та, которую звали Глэдис, освободила мне одну руку, потом, как безумная, впилась мне в губы и расстегнула ширинку, это послужило сигналом к началу оргии, водной оргии, с меня сорвали одежду, мою красивую одежду, добытую в шкафах заколдованного дома, и три чертовки вмиг всосались в меня, тянули во все стороны, опрокинув, надраивали, вызывая легкую панику и жуткое возбуждение; готово, он стоит, сказала одна из моих новых подруг, какой твердый, все трое по очереди сосали меня, а потом я их, остальные лодки виделись словно в череде безумных вспышек, стадо гарпий в самых нелепых позах, ласкающих друг друга, онанирующих, я почувствовал, как чей-то палец проникает мне в задний проход, и предводительница, та, которую звали Глэдис, заставила меня ее взять.