Ностальгия

Да, конечно; превосходная подборка: восточно-африканские тюрбаны, индийские тюрбаны…

— Никогда не доверяй бородачам. Так меня мама учила, — шепнула Саше Вайолет, искоса глянув на Норта.

Волосы продолжают расти еще несколько часов после смерти: до них сигнал доходит в последнюю очередь.

— Я понятия не имела, что волосы — это так важно, — заметила Луиза. — Мы здорово провели время, правда?

Саша и прочие рассмеялись.

— Надо было и вам пойти, — промолвила Шейла. — Там невероятно интересно.

Социальные факторы, обусловившие пробор на левую сторону. Пузырьки с кожным жиром: полупрозрачные, таинственные. Самые длинные в истории усы (бывший владелец — некий торговец рисом из Пенджаба).

Правда о вшах; краткая история и приблизительная ежедневная масса перхоти. В области перхоти Англия — мировой лидер.

— Весьма познавательно. — Кэддок провел языком по губам, занося факты в память. — А выводы-то из всего этого какие?

Волосы заключают в себе символическое значение, волосы — во многих смыслах зримое мерило; волосы имеют свою собственную историю и обладают немалой властью.

Среди репродукций известных полотен, посвященных волосам, была и «Причесывающаяся женщина».

— За авторством… как бишь его? — Луиза прищелкнула пальцами и впервые за все время обернулась к мужу. — Ну, современный французский живописец…

— Вечно ты все забываешь, — откомментировал Хофманн, невозмутимый, прилизанный — волосок к волоску. — Пабло Пикассо.

— Это все? — Борелли обвел женщин вопросительным взглядом.

— Обожаю подстригать мужчин, — говорила Саша Норту. — Сама не знаю почему. Давайте я вас подстригу. Уж больно вы обросли.

Коллекция первых бутылочек из-под шампуня. Машинки для стрижки волос. Рыжие и альбиносы: жертвы социального остракизма. Мода на длинные волосы среди мужчин в промежуток между двумя мировыми войнами.

Женщины переглянулись.

— Вроде и вправду все. Ничего не забыли?

— Ну кто бы мог подумать? — воскликнула Шейла, просто-таки фонтанируя новообретенными познаниями.

Повышенная популярность волосатых запястий в английской и австралийской литературе.

— Куда ни глянь, везде музеи, — пожаловалась Саша.

— Весь мир — музей, — согласился Джеральд.

Норт и прочие согласно закивали. Все глаза затянулись задумчивой поволокой: размышление, углубление… Зрителя вынуждают погрузиться в себя.

— Музеи — это своего рода микрокосм, — многозначительно добавил Кэддок.

— Точно.

— Да, жаль, я не пошел, — посетовал Борелли.

— Так идти — всего-то через улицу.

Миссис Каткарт разом вернулась с небес на грешную землю.

— Как-то неожиданно все получилось. — Она наклонилась, надела туфли. — Мне же нужно было сделать «химию» и подкраситься.

Мир сам по себе — громадный музей, а в его пределах множество мелких музеев, рукотворных и нерукотворных, символизируют собою общее целое. Сицилийские скалы, галерея Уффици, уголок сада, все они — большой мир в миниатюре. Посмотрите на ночное небо: блистательная выставка в непрерывно изменяющемся музее математической гармонии и насекомых, богов и мифологических героев и сельскохозяйственного оборудования. И каталог этот бесконечен.

Жил-был в дербиширской деревушке один человек, Фредди Расселл (официальное торговое имя); потеряв работу на соседнем гончарном предприятии (памятные и музыкальные кружки), он поправил положение дел тем, что в течение летних месяцев проводил экскурсии по собственному носу — особенной популярностью эти туры пользовались среди туристов Австралазии, а порою и вездесущие североамериканцы заглядывали. На Расселла претендовали мастера перформанса и художники-концептуалисты. Историки искусства вмятых галстуках-бабочках публиковали формалистские статьи, помещая его — просто-таки катапультируя! — на передний край авангарда; манхэттенские дилеры и три величайших современных музея мира предлагали ему престижные моноспектакли, как их теперь называют; но — все напрасно. Расселл предпочитал держаться скромно, в тени; для лавочников, друзей и соседей он так и остался просто Фредом.

Его небольшой особнячок в кошмарном псевдотюдоровском стиле сразу за главной деревенской улицей выделялся среди прочих благодаря желтой зоне «Стоянка запрещена» протяженностью в несколько туристских автобусов. Сейчас, впрочем, в дальнем конце улицы стоял только мотоцикл с закрытой коляской.

Первые несколько минут атмосфера царила официальная. Миссис Расселл в гостиной потирала руки, пространно рассуждала о погоде: ее текуче-плавная речь наводила на мысль о неизбежных дождях; все то и дело кланялись, внимательно вслушивались, рассматривали самодельные украшения, вдыхали запах чужого дома. Миссис Каткарт с первого взгляда прониклась к ней симпатией.

Серо-коричневый занавес разделял гостиную на две части. Перед занавесом в два ряда были расставлены: виниловый диван, потертые кресла, разнородные стулья из столовой и прочая антикварщина.

— Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, — пригласила хозяйка.

Нетерпеливый фотограф в первом ряду едва не касался занавеса коленями. Дуг охотно уселся сзади, рядом с невозмутимыми скептиками, оперся локтем о телевизор. А что, бинокль-то при нем!

— Фред, ты готов? — Миссис Расселл прижалась ухом к занавесу.

Молчание.

— Вот всегда он так, негодник, — улыбнулась она зрителям. — Кто не спрятался, я не виновата! Выходи давай!

И миссис Расселл отдернула занавес.

Расселл лежал на раскладушке лицом вверх, на расстоянии вытянутой руки от первого ряда. Одет опрятно, лет пятидесяти с небольшим, сухощавый, рыжеватые брови, двух-трехдневная щетина цвета соляного куста; но все внимание зрителей тотчас же приковал нос. Сбоку он смотрелся совершенно завораживающе. Нос вздымался над красновато-коричневой кожей и щетиной мощным монолитом… причем немедленно узнаваемым монолитом. Его контуры и пропорции, вплоть до мельчайших деталей, являли собою миниатюрную репродукцию монолита Айерс-рок. [109] Пучки серых волос в ноздрях в точности повторяли сухую растительность, засорившую две пещерки, излюбленный объект фотографов, на продуваемой всеми ветрами северо-восточной оконечности. А поскольку нос этот на румяном лице Расселла казался непомерно тяжелым, едва ли не накладным, впечатление он производил примерно такое же, как и при первом взгляде громадина Айерс-рок — посреди ровной австралийской пустыни. Все восторженно зашептались, глазам своим не веря. Легкая тень улыбки преобразила щеки Рассела — точно ветерок над песком пронесся. Стена позади была окрашена в подобающие лазурные тона: классическое безоблачное небо над «мертвой зоной».

109

Айерс-рок — крупнейший в мире монолит из песчаника высотой до 348 м, длиной 3.6 км; расположен на Северной территории Австралии, меняет цвет в зависимости от времени суток. Назван в честь премьер-министра страны Генри Айерса. Известная туристская достопримечательность.

Тяжело, прерывисто дыша, Кэддок проворно сменил телефото на широкоугольный объектив. Остальные нетерпеливо подались вперед.

Итак, начало: леденящее, пугающее присутствие серого, выветрившегося камня, осязаемое и величественное. Таков Айерс-рок по утрам.

Завороженные зрители пододвигались все ближе. У них на глазах цвет «монолита» постепенно менялся, густел до оттенков лилового и до императорского гранатового пурпура, совершенно необычайного для камня. Для достижения пресловутого эффекта Расселл задерживал дыхание: отсюда подобное миражам зыбкое мерцание в течение последних десяти секунд. Ежели остальные части лица тоже расцвечивались сходным образом, под щетиной этого было не видно.

Далее настал черед раскаленного кирпично-красного цвета — в этой своей ипостаси Айерс-рок то и дело изображают в туристских путеводителях. Такой эффект достигался очень просто: Расселл по-быстрому осушил три баночки пива, тихо рыгнув напоследок. Нос полыхнул ярко-алым, почти прозрачным заревом — и таким и остался: Айерс-рок ближе к вечеру.

Все порывисто зааплодировали и стали ждать следующей перемены.

Теперь Расселл устроился поудобнее, словно бы собрался с силами, — и едва заметным движением руки притушил свет. Нос тотчас же приобрел совсем иной оттенок. Теперь он отбрасывал громадную тень.