Новь

– Открой глаза!

– Марианна? А? (Второе: "А?" было произнесено более в нос, чем первое.)

– Открой глаза, говорят тебе!

Сипягин нахмурил брови.

– Ну, это мы все разберем впоследствии. А теперь я хотел только одно сказать... Этот Соломин, вероятно, будет несколько конфузиться... ну, понятное дело, не привык. Так надо будет этак с ним поласковее...чтобы не запугать. Я это не для тебя говорю; ты у меня - золото и кого захочешь - мигом очаровать можешь. J'en sais quelque chose, madame! Я это говорю для других; вот хоть бы для этого...

Он указал на модную серую шляпу, стоявшую на этажерке: эта шляпа принадлежала г. Калломейцеву, который с утра находился в Аржаном.

– Il est tres cassant, ты знаешь; очень уж он презирает народ, что я весьма...осуждаю! К тому же я с некоторых пор замечаю в нем какую-то раздражительность, придирчивость... Или его дела там (Сипягин качнул куда-то неопределенно головою... но жена поняла его) - не подвигаются ? А?

– Открой глаза... опять скажу я тебе.

Сипягин приподнялся.

– А? (Это "А?" было уже совсем другого свойства и в другом тоне... гораздо ниже.) Вот как?! Как бы я уж их тогда слишком не открыл!

– Это твое дело; а насчет твоего нового молодого - если он только приедет сегодня - ты не беспокойся; будут приняты все мены предосторожности.

И что же? Оказалось, что никаких мер предосторожности вовсе не требовалось. Соломин нисколько не сконфузился и не испугался. Когда слуга доложил о нем, Сипягин тотчас встал, промолвил громко, так, чтоб в передней было слышно: "Проси! разумеется, проси!" - направился к двери гостиной и остановился вплоть перед нею. Лишь только Соломин переступил порог, Сипягин, на которого он едва не наткнулся, протянул ему обе руки и, любезно осклабясь и пошатывая головою, радушно приговаривая: "Вот как мило... с вашей стороны... как я вам благодарен", - подвел его к Валентине Михайловне.

– Вот это женка моя, - проговорил он, мягко нажимая своею ладонью спину Соломина и как бы надвигая его на Валентину Михайловну, - а вот, моя милая, наш первый здешний механик и фабрикант, Василий... Федосеевич Соломин. Сипягина приподнялась и, красиво взмахнув снизу вверх своими чудесными ресницами, сперва улыбнулась ему - добродушно, как знакомому; потом протянула ему свою ручку ладонью вверх, прижимая локоток к стану и наклонив головку в сторону ручки... словно просительница. Соломин дал и мужу и жене проделать над ним все ихние штучки, пожал руку и ему и ей - и сел по первому приглашению. Сипягин стал беспокоиться - не нужно ли ему чего? Но Соломин отвечал, что ничего ему не нужно, что он нисколько не устал с дороги и находится в полном его распоряжении.

– Так что можно вас попросить пожаловать на фабрику ?
– воскликнул Сипягин, как бы совестясь и не смея верить такой большой снисходительности со стороны гостя.

– Хоть сейчас, - отвечал Соломин.

– Ах, какой же вы обязательный! Прикажете дрожки заложить? Или, может быть, вы желаете пешком...

– Да ведь она, чай, недалеко отсюда, ваша фабрика?

– С полверсты, не больше!

– Так на что же экипаж закладывать?

– Ну, так прекрасно. Человек, шляпу мне, палку, поскорее! А ты, хозяюшка, хлопочи, обед нам припасай!
– Шляпу!

Сипягин волновался гораздо более, чем его гость. Повторив еще раз: "Да что ж это мне шляпу!", он - сановник!
– выскочил вон - совсем как резвый школьник. Пока он разговаривал с Соломиным, Валентина Михайловна посматривала украдкой, но внимательно, на этого "нового молодого". Он спокойно сидел на кресле, положив обе обнаженные руки себе на колени (он так-таки и не надел перчаток), и спокойно, хотя с любопытством, оглядывал мебель, картины. "Это что такое? думала она.

– Плебей... явный плебей... а как просто себя держит!" Соломин действительно держал себя очень просто, не так, как иной, который прост-то прост, но с форсом: "Смотри, мол, на меня и понимай, каков я есть!" - а как человек, у которого и чувства и мысли несложные, хоть и крепкие.

Сипягина хотела было заговорить с ним - и, к изумлению своему, не тотчас нашлась. "Господи!
– подумала она, - неужели же этот фабричный мне импонирует?"

– Борис Андреич должен быть вам очень благодарен, - промолвила она наконец, - что вы согласились пожертвовать для него частью вашего драгоценного времени ...

– Не так уж оно драгоценно, сударыня, - отвечал Соломин, - да ведь я и ненадолго к вам.

"Voila ou L'ours a montre sa patte", - подумала она по-французски; но в эту минуту ее муж появился на пороге раскрытой двери, с шляпой на голове и "стиком" в руке. Стоя в полуоборот, он развязно воскликнул:

– Василий Федосеич! Угодно пожаловать? Соломин встал, поклонился Валентине Михайловне и пошел вслед за Сипягиным.

– За мной, сюда, сюда, Василий Федосеич!
– твердил Сипягин, точно он пробирался по каким-то дебрям и Соломину нужен был проводник.
– Сюда! здесь ступеньки, Василий Федосеич!

– Коли уж вам угодно меня величать по отчеству, - промолвил не спеша Соломин, - я не Федосеич, а Федотыч.

Сипягин оглянулся на него назад, через плечо, почти с испугом.

– Ах, извините, пожалуйста, Василий Федотыч!

– Ничего-с; не стоит.

Они вышли на двор. Им навстречу попался Калломейцев.

– Куда это вы?
– спросил он, покосившись на Соломина.
– На фабрику? C'est la l'individu en question?

Сипягин вытаращил глаза и легонько потряс головою в знак предостережения.

– Да, на фабрику... показывать мои грехи да прорехи - вот господину механику. Позвольте вас познакомить! господин Калломейцев, здешний помещик; господин Соломин ...

Калломейцев кивнул раза два головою - едва заметно - совсем не в сторону Соломина и не глядя на него.

А тот воззрелся в Калломейцева - и в его полузакрытых глазах мелькнуло нечто...

– Можно присоединится к вам?
– спросил Калломейцев.
– Вы знаете, я люблю поучиться.

– Конечно, можно.

Они вышли со двора на дорогу - и не успели пройти и двадцати шагов, как увидели приходского священника, в подоткнутой рясе, пробиравшегося восвояси, в так называемую "поповскую слободку". Калломейцев немедленно отделился от своих двух товарищей и, твердыми, большими шагами подойдя к священнику, который никак этого не ожидал и несколько оробел, - попросил его благословения, звучно поцеловал его потную красную руку и, обернувшисъ к Соломину, бросил ему вызывающий взгляд. Он, очевидно, знал про него "кое-что" и хотел показать себя и "нос наклеить" ученому проходимцу.

– C'est une manifestation, mon cher?
– процедил сквозь зубы Сипягин.

Калломейцев фыркнул.

– Oui, mon cher, une manifestation necessaire par le temps qui court!

Они пришли на фабрику. Их встретил малоросс, с громаднейшей бородой и фальшивыми зубами, заменивший прежнего управляющего, немца, которого Сипягин окончательно прогнал. Этот малоросс был временной; он явно ничего не смыслил и только беспрестанно говорил: "ото..." да "байдуже" - и все вздыхал.