Новь

Часу в восьмом, после обеда, Нежданов, сидя в своей комнате, писал своему другу, Силину.

"Друг Владимир, я пишу тебе в минуту решительного переворота в моем существовании. Мне отказали от здешнего дома, я ухожу отсюда. Но это бы ничего... Я отхожу отсюда не один. Меня сопровождает та девушка, о которой я тебе писал. Нас все соединяет: сходство жизненных судеб, одинаковость убеждений, стремлений - взаимность чувства наконец. Мы любим друг друга; по крайней мере, я убежден, что не в состоянии испытать чувство любви под другою формой, чем та, под которой она мне представляется теперь. Но я бы солгал перед тобою, если б сказал, что не ощущаю ни тайного страха, от даже какого-то странного сердечного замирания...

Все темно впереди - и мы вдвоем устремляемся в эту темноту. Мне не нужно тебе объяснять, на что мы идем и какую деятельность избрали. Мы с Марианной не ищем счастия; не наслаждаться мы хотим, а бороться вдвоем, рядом, поддерживая друг друга. Наша цель нам ясна; но какие пути ведут к ней - мы не знаем. Найдем ли мы если не сочувствие, не помощь, то хоть возможность действовать? Марианна - прекрасная, честная девушка; если нам суждено погибнуть, я не буду упрекать себя в том, что я ее увлек, потому что для нее другой жизни уже не было. Но, Владимир, Владимир! мне тяжело... Сомнение меня мучит - не в моем чувстве к ней, конечно, а... я не знаю! Только теперь вернуться уже поздно. Протяни нам обоим издалека руки - и пожелай нам терпенья, силы самопожертвованья и любви... больше любви. А ты, неведомый нам, но любимый нами всем нашим существом, всею кровью нашего сердца, русский народ, прими нас - не слишком безучастно - и научи нас, чего мы должны ждать от тебя?

Прощай, Владимир, прощай!"

Написавши эти немногие строки, Нежданов отправился на деревню. В следующую ночь заря чуть-чуть брезжила - а он уже стоял на опушке березовой рощи, не в дальнем расстоянии от сипягинского сада. Немного позади его, из-за спутанной зелени широкого орехового куста, едва виднелась крестьянская тележка, запряженная парой разнузданных лошадок; в телеге, под веревочным переплетом, спал, лежа на клочке сена и натянув на голову заплатанную свитку, старенький, седой мужичок.

Нежданов неотступно глядел на дорогу, на купы ракит вдоль сада: серая, тихая ночь еще лежала кругом, звездочки слабо, вперебивку мигали, затерянные в небесной пустой глубине. По круглым нижним краям протянутых тучек шла с востока бледная алость, и оттуда же тянуло первым холодком утренней рани. Вдруг Нежданов вздрогнул и насторожился: где-то близко сперва взвизгнула, потом стукнула калитка; маленькое женское существо, окутанное платком, с узелком на голой руке, выступило не спеша из неподвижной тени ракит на мягкую пыль дороги - и, перейдя ее вкось, словно на цыпочках, направилось к роще. Нежданов бросился к нему.

– Марианна?
– шепнул он.

– Я!
– послышался тихий отзыв из-под нависшего платка.

– Сюда, за мной, - отвечал Нежданов, неловко хватая ее за голую руку с узелком.

Она пожималась, как бы чувствуя озноб. Он подвел ее к телеге, разбудил мужичка. Тот проворно вскочил, тотчас перебрался на облучок, ввел свитку в рукава, подхватил веревочные вожжи... Лошади зашевелились; он их осторожно отпрукнул охриплым от крепкого сна голосом. Нежданов посадил Марианну на тележный переплет, подостлав сперва свой плащ; окутал ей ноги одеялом - сено на дне было волжко, - уместился возле нее и, нагнувшись к мужику, тихо сказал: "Пошел, куда знаешь". Мужичок задергал вожжами, лошади выбрались из опушки, фыркая и ежась, и, подпрыгивая и постукивая узкими, старыми колесами, покатилась телега по дороге. Нежданов придерживал одной рукой стан Марианны; она приподняла платок своими холодными пальцами - и, обернувшись к нему лицом и улыбаясь, промолвила:

– Как славно свежо, Алеша!

– Да, - отвечал мужичок, - роса будет сильная! Так была уже сильна роса, что втулки тележных колес, цепляясь за верхушки высоких придорожных былинок, сбивали с них целые гроздья тончайших водяных брызг - и зелень травы казалась сизо-серой. Марианна опять пожалась от холода.

– Свежо, свежо, - повторила она веселым голосом.
– И воля, Алеша, воля!

XXVII

Соломин выскочил к воротам фабрики, как только прибежали ему сказать, что какой-то господин с госпожой приехали в тележке и спрашивают его. Не поздоровавшись с своими гостями, а только кивнув им несколько раз головою, он тотчас приказал мужичку-кучеру въезжать на двор - и, направив его прямо к своему флигельку, ссадил с телеги Марианну. Нежданов спрыгнул вслед за нею. Соломин повел обоих через длинный и темный коридорчик да по узенькой кривой лесенке в заднюю часть флигелька, во второй этаж. Там он отворил низенькую дверь - и все трое вошли в небольшую, довольно опрятную комнатку с двумя окнами.

– Добро пожаловать!
– проговорил Соломин с своей завсегдашней улыбкой, которая на этот раз казалась и шире и светлее обыкновенного.
– Вот вам квартира. Эта комната да вот, рядом, еще другая. Неказисто, да ничего: жить можно. И глазеть здесь на вас будет некому. Тут, под окнами у вас - по уверению хозяина - цветник, а по-моему - огород; упирается он в стену, а направо да налево заборы. Тихое местечко! Ну, здравствуйте вторично, милая барышня, и вы, Нежданов, здравствуйте! Он пожал им обоим руки. Они стояли неподвижно, не раздеваясь, и с молчаливым, полуизумленным, полурадостным волнением глядели оба прямо перед собою.

– Ну что ж вы?
– начал опять Соломин.
– Разоблачайтесь! Какие с вами есть вещи?

Марианна показала узелок, который она все еще держала в руке.

– У меня вот только это.

– А у меня саквояж и мешок в телеге остались. Да вот я сейчас...

– Оставайтесь, оставайтесь.
– Соломин отворил дверь.
– Павел!
– крикнул он в темноту лесенки, - сбегай, брат... Там вещи в телеге... принеси.

– Сейчас!
– послышался голос вездесущего.

Соломин обратился к Марианне, которая сбросила с себя платок и начала расстегивать мантилью.

– И все удалось благополучно?
– спросил он.

– Все... никто нас не увидел. Я оставила письмо господину Сипягину. Я, Василий Федотыч, оттого не взяла с собою ни платьев, ни белья, что так как вы нас посылать будете... (Марианна почему-то не решилась прибавить: в народ) ведь все равно то бы не годилось. А деньги у меня есть, чтобы купить, что будет нужно.

– Все это мы устроим впоследствии... а вот, - промолвил Соломин, указывая на входившего с неждановскими вещами Павла, - рекомендую вам моего лучшего здешнего друга: на него вы можете положиться вполне... как на самого меня. Ты Татьяне насчет самовара сказал?
– прибавил он вполголоса.

– Сейчас будет, - ответил Павел, - и сливки и все.

– Татьяна - это его жена, - продолжал Соломин, - и такая же неизменная, как он. Пока вы сами... ну, там, привыкнете, что ли, - она вам, моя барышня, прислуживать будет.

Марианна бросила свою мантилью на стоявший в уголку кожаный диванчик.

– Зовите меня Марианной, Василий Федотыч, - я не хочу быть барышней! И прислужницы мне не надо... Я не для того ушла оттуда, чтобы иметь прислужниц. Не глядите на мое платье; у меня - там - другого не было. Это все надо будет переменить.

Платье это, из коричневого драдедама, было очень просто; но, сшитое петербургской портнихой, оно красиво прилегало к стану и к плечам Марианны и вообще имело вид модный.

– Ну не прислужница - так помощница, по-американски.

А чаю вы все-таки напейтесь. Теперь еще рано - да и вы оба, должно быть, устали.

Я теперь отправляюсь по фабричным делам; позднее мы опять увидимся. Что нужно будет - скажите Павлу или Татьяне.

Марианна быстро протянула ему обе руки.

– Чем нам отблагодарить вас, Василий Федотыч?
– Она с умилением глядела на него.